Три короны - [15]

Неуютным и страшным, если даже королям здесь запросто отрубают головы.

Она все еще слышала голос Елизаветы: «Именно так у нас расправлялись с неугодными королями и королевами.

Джеймс Скотт, в прошлом известный как Джемми Крофтс, а ныне носивший титул герцога Монмута и Букклейха, держал путь из Уайтхолла в Ричмонд, где собирался навестить своего дядю, герцога Йоркского. Дядю Якова он, мягко говоря, недолюбливал – ему казалось, что только тот мог убедить короля в необходимости узаконить своего племянника.

Перед его отъездом король сказал: «А теперь, Джемми, езжай в Ричмонд и, пожалуйста, постарайся наладить отношения со своим дядей. Ты ведь знаешь, я не выношу семейных скандалов».

Монмут нахмурился: отец был снисходителен к нему, и он по мере возможности пользовался этой отцовской слабостью; однако иногда – например, сейчас – Карл напоминал о своем превосходстве, и в таких случаях Монмут предпочитал послушно выполнять его волю.

Вот почему он против желания нет-нет да и пришпоривал коня – чтобы не опоздать к своему дяде и его дородной супруге.

У Монмута была мечта. Он хотел стать королем Англии, и ему представлялось крайне несправедливым то обстоятельство, что из-за рассеянности его отца, забывшего жениться на его матери, он остался в стороне от борьбы за трон. Почему, спрашивается, дети Якова – эти две девочки и двое болезненных мальчиков, у которых, судя по всему, даже не было шансов дожить до совершеннолетия – значили для короны больше, чем он, первый и любимый сын своего отца? Если бы тот не пренебрег официальным провозглашением брака, люди сейчас говорили бы не столько об Анне Хайд, сколько о Люси Уотерс.

Кое-кто, правда, поговаривал, что брак все-таки был заключен, – таких людей Монмут считал своими друзьями. Вот и отец, он тоже напрямую не отрицал супружества, хотя при этом отнюдь не спешил узаконить своего первенца. Почему?

Монмут полагал, что из него вышел бы неплохой принц Уэльский. Король его обожал, прощал ему мелкие проступки, а время от времени давал пышные титулы и богатые владения. Пожалуй, даже давал все, кроме одного: права на корону.

Простолюдины, изредка встречавшиеся на дороге, кланялись ему. Сын Карла Второго и красавицы Люси Уотерс, он был обаятелен и замечательно хорош собой. Зная о своей популярности, Монмут имел все основания думать, что подданные тоже желали видеть его принцем Уэльским. Ведь герцог Йоркский вообще не пользовался уважением в народе – во всяком случае, ему было далеко до славы его брата, английского короля. А кто же мог унаследовать достоинства Карла, как не его сын?

Разумеется, в остальном его жизнь складывалась недурно. Ему было восемнадцать лет, ему всюду воздавали почести, его имя упоминали всякий раз, когда разговор заходил о короле и будущем английского трона; он пользовался успехом у женщин, имел множество друзей, и, хотя в общении с теми и другими не проявлял мудрости своего отца, ему многое прощали – по молодости лет. Никто не сомневался, что он был сыном короля: такой же высокий и смуглый; красотой, правда, пошел в мать. От отца ему также достались любовь к верховой езде и к женщинам. Излишней робостью он не страдал; слыл великодушным человеком. Да, все знали, что он был сыном своего отца.

И вот, он направлялся в Ричмонд. Чего ради? Ему вовсе не хотелось, чтобы Яков думал, будто он уж очень дорожит его расположением. Какое ему, собственно, дело до Якова? После смерти Маргариты Денхем тот уже никогда не добьется признания в обществе.

Монмут собирался обсудить подробности небольшого костюмированного бала, который вскоре должен состояться в Лондоне: он скажет, что герцогине отведена роль сильфиды, – да, неплохая шутка, придворные непременно оценят его остроумие. Что касается герцога, то ему он предложит облачиться в костюм сатира. Положим, этот намек тоже не останется незамеченным при дворе, вот и славно.

Приехав во дворец Ричмонда, он не стал утруждать себя просьбой проводить его в покои герцога Йоркского. Ему вдруг пришло в голову, что Яков, чего доброго, откажется принять племянника или заставит дожидаться в холле. Не пристало Герцогу Монмутскому терпеть подобные унижения от герцога Йоркского. По этой причине он отпустил слуг герцога и поднялся в детскую, где застал Марию и Анну, игравших с девочками Вилльерсов. Казалось, старшая здесь присматривала за дочерьми Якова. Герцогу она не понравилась – какая-то скользкая, с беспокойными, бегающими глазками. Однако его кузины были очаровательны – особенно Мария, зардевшаяся при появлении двоюродного брата и немного подавшаяся ему навстречу. Он даже забыл о том неприятном чувстве, которое обычно вызывали у него свидания с детьми герцога и герцогини Йоркских.

– А вот и мой кузен! – воскликнула Мария.

Ее черные миндалевидные глаза просияли от удовольствия. Все-таки она была прелестным ребенком – Монмут, встав на колени, нежно поцеловал ее маленькую ручку.

– Анна, иди сюда, – позвала Мария, и се сестра неуклюже подбежала к ним.

Пухлая и неповоротливая – вся в мать, – она некоторое время переводила дыхание. Затем поцеловала кузена.

– Надеюсь, у вас все в порядке? – спросил он.