Три королевских слова-2 - [30]

Хранитель с дребезжащим смешком сообщил, что уже нашёл решение этой проблемы, но хотел бы выслушать мнение коллеги.

Очевидно, в определении «коллега» содержалась изрядная доля юмора, но я всё равно просияла и, защитив перчаточным заклинанием руку, осторожно потянулась к «Трактату».

Раздалось шипение, руку я отдёрнула, но чисто инстинктивно — уж больно похоже получилось.

— Кто это у нас здесь? Большая страшная змея?

Фолиант зашипел ещё усерднее.

При моей повторной попытке дотронуться, «Трактат о гадах» даже дрогнул в тщетной попытке изобразить бросок пресмыкающегося.

— Ого! — сказала я и взглянула на Кайлеана. — Смотрите, Ваше Высочество, — перемещение в пространстве! — Мне хотелось поделиться интересным наблюдением. — Не слишком заметно, но всё же имеет место быть. Редкая штука.

Кайлеан на книгу смотреть не стал, а вместо этого задумчиво изучал мою взволнованную физиономию. Должно быть, размышлял, что у человека должно быть в голове, чтоб воодушевляться при виде подпрыгиваний бумажного кирпича.

Ариэль Аттиус хихикнул, я смутилась и поправилась:

— Для меня редкая, один раз в жизни видела.

Я всё же возложила на переплёт ладони (левую на заднюю крышку, правую — на переднюю, на библиотечном жаргоне это называлось «взять в бутерброд») и прислушалась. Фолиант в этот момент яростно вздрагивал, искусно имитируя звуки погремков на хвосте, — пугал. Вся эта суета, конечно, очень мешала, но диагноз, тем не менее, был ясен.

Чтобы бедная книга не услышала, я отозвала мастера Аттиуса в сторону и заговорила приглушённым голосом:

— Думаю, содержание «Трактата» просочилось в его сознание. Обычно личность книги имеет защитный барьер и взаимодействует с содержанием лишь отчасти… но тут, похоже, все фильтры разрушены. Не знаю по каким причинам. Предполагаю, к нему плохо относились до помещения в библиотеку. Скорей всего, не читали и даже не открывали. Для любой книги это сильная психотравма, а для представителей справочной литературы и подавно.

— Есть какие-то мысли на этот счёт?

— Пока нет. Подумать надо. В маминой библиотеке только один раз было что-то похожее. У нас есть двухтомник шекспировских пьес, не слишком старый — выпущен в начале девятнадцатого века, но зато проиллюстрированный чудесными гравюрами «Бойделловской» серии. В первом томе собраны комедии, во втором — трагедии. В магический отдел они попали только потому, что некий шутник наложил на комедийный том волшбу, позволяющую персонажам с гравюр поворачивать голову и шаловливо подмигивать, если читатель задерживался на странице достаточное время. Второй том был взят просто «за компанию», чтобы не нарушать целостность идеи издания.

— Милая шутка. Но без особого практического смысла, — небрежно заметил хранитель. — Такие книги обычно становятся домашними любимцами какого-нибудь провинциального библиофила.

— Но это же настоящий «Бойделл» — очень красивое издание, сработано со всем тщанием, состояние хорошее… — Ариэль Аттиус снова усмехнулся, и я пробормотала: — Мамина библиотека маленькая, мы всем рады… И вот однажды во время планового пролистывания… не знаю, как у вас, а у нас раз в квартал проводится профилактика книжной депрессии — все книги открывают, пролистывают, если есть признаки грусти-печали можно отрывок вслух прочесть или страничку погладить… это несложно сделать, потому что…

— …библиотека маленькая.

— Да. В общем, во время профилактики мама открыла трагедийный второй том на странице с гравюрой, и Отелло, душащий Дездемону, вдруг повернул голову и подмигнул ей, улыбаясь. А потом снова принялся жену душить. Мама рассказывала, что улыбка эта была такого сорта, что у неё мороз по коже прошёл.

— Вот это уже интереснее, — оживился Ариэль Аттиус.

— Стала мама дальше листать, и тут выяснилось, что второй том умудрился перенять способность оживлять картинки. Из зависти. Зависть тоже может горы свернуть. Но если в комедийных иллюстрациях это выглядело мило, то в трагедиях… сами понимаете…

— Хо-хо! Воображаю — «все благовония Аравии не смогут запах крови смыть…» И тут леди Макбет улыбается и подмигивает, да не как-нибудь, а шаловливо.

— Вот именно! Совсем другой смысл. Представляете, Тибальт пронзает шпагой Меркуцио, а сам в это время улыбается и подмигивает. У любого создалось бы впечатление, будто второй том посвящён каким-то маньякам-психопатам, для которых убийство — это развлечение. За Шекспира обидно, он не про то писал.

— И что же было предпринято?

— Мама придерживается мнения, что убеждение — наименее травмирующий способ коррекции поведения книги, сбившейся с пути. Поэтому она не стала применять чары, а исподволь, день за днём, внушала второму тому мысль о его величии и явном превосходстве над легкомысленным собратом.

— Получается, шутовство было заменено манией величия?

— На деле вышла смесь этих свойств. Второй том стал напоминать Мальволио в жёлтых подвязках. И уж после его удалось убедить, что персонажам трагедийного тома — серьёзного солидного собрания, достойнее демонстрировать печаль. Благородная одинокая слеза, тихо сползающая по щеке, уместна в любом месте шекспировской трагедии и внушает читателю уважение. Было проверено на одной гравюре в сцене с Бенволио и Ромео. «Я потерял себя, и я не тут. Ромео нет, Ромео не найдут…» — поворот головы, взгляд на читателя и слеза по щеке… Так же больше подходит, правда?