Три карты усатой княгини - [44]
Но Александра Россет отличалась особым складом ума, хорошо разбиралась в литературе и, что, пожалуй, особенно ее выделяло, имела свои независимые суждения. К этому следует прибавить потрясающую интуицию, с которой она отделяла истинное искусство от ложного даже в тех случаях, когда поначалу обманывались признанные знатоки. К тому же она легко воспринимала и впитывала все новое и, несмотря на свое провинциальное происхождение, прекрасно усвоила привычки света. Поэтому вполне закономерно, что вокруг Россет стал — и довольно быстро — формироваться свой особый круг людей, куда входили лучшие перья России.
«Скромная фрейлинская келия на четвертом этаже Зимнего дворца сделалась местом постоянного сборища всех знаменитостей тогдашнего литературного мира», — вспоминал И. С. Аксаков о вхождении Александры Осиповны в литературную среду. Нет, пожалуй, ни одного литератора пушкинского круга, который не посвятил Россет, после замужества в 1832 году ставшей Смирновой, хотя бы нескольких восхищенных строк; ярким метеором промелькнул среди ее друзей Лермонтов[55]; еще позже с ней сблизились Тургенев и Достоевский; поэт Полонский в течение трех лет был воспитателем ее сына. Особые отношения связывали Смирнову-Россет с Гоголем, который долгое время жил в ее доме и на ее средства; она среди адресатов гоголевских писем из «Выбранных мест из переписки с друзьями».
Жуковский был прав, когда заметил, что для каждого у Донны Соль находилось «по сердечной загвоздке». А Пушкин, посвятивший ей несколько стихотворений, написал как-то:
Стихотворцы разве что не устраивали поэтических турниров, посвященных своей музе. Из стихов, обязанных своим появлением на свет Смирновой-Россет, можно составить весьма объемистый сборник. И тут уж трудно удержаться от обилия стихотворных цитат.
Мало кто связывает с именем Смирновой-Россет этот знаменитый романс, а ведь стихи, положенные в его основу, не только посвящены ей близким другом Пушкина — поэтом Василием Туманским, но и написаны в ее присутствии.
Еще знаменитое стихотворение, посвященное Смирновой-Россет и вошедшее в золотой фонд русской лирики, автора которого — Лермонтова — в отличие от полузабытого ныне Туманского представлять не надо:
И еще одно стихотворение, на этот раз Пушкина. 18 марта 1832 года он подарил Смирновой на день рождения альбом и написал на первой странице «Исторические записки А.О.С.», намекая этим на то, что именинница должна записывать «истории», а чуть ниже — строки:
С Пушкиным Смирнову связывали особые отношения. Познакомились они в 1828 году на балу у Елизаветы Михайловны Хитрово, дочери М. И. Кутузова, и очень часто виделись вплоть до марта 1835-го, когда Александра Осиповна уехала за границу с мужем Николаем Михайловичем, в то время чиновником русской миссии в Берлине. Пушкин поначалу был настроен в отношении фрейлины весьма решительно, но получил отказ. Семейное предание гласит, будто бы Александра Осиповна, смеясь, сказала поэту: «Пушкин, я ценю тебя как сочинителя, но как мужчина ты не в моем вкусе…» Пушкин ничуть не обиделся и при каждом удобном случае тепло отзывался о «южной ласточке».
Александра Смирнова-Россет. Рисунок А.С. Пушкина
В «Записках», сочиненных уже на склоне лет, Смирнова вспоминала, как только что женившийся Пушкин «взял привычку» приходить по вечерам к ней в гости с молодой женой. При этом он часто читал стихи и испрашивал у Смирновой ее мнение. Известно, сколь нежно и трепетно относился поэт в ту пору к своей юной супруге, но очевидно и другое — с черноокой Россети говорить о литературе Пушкину было интереснее. Яков Полонский записал за Смирновой: «По утрам я заходила к Пушкину. Жена так и знала, что я не к ней иду: “Ведь ты не ко мне, а к мужу пришла, ну и иди к нему…” — “Конечно, не к тебе. Пошли узнать, можно ли?”» Все это, вероятно, раздражало и заставляло ревновать Наталью Николаевну, которая в пику «сопернице» произносила фразы наподобие: «Ах, Пушкин, как ты надоел мне со своими стихами!»
Последний раз Смирнова и Пушкин виделись в марте 1835 года. О его гибели Смирнова узнала в Париже, где ее муж служил по дипломатической части, и была одной из немногих в высшем свете, кто по-настоящему горевал о поэте. Она тут же написала Вяземскому: «Ничего нет более раздирающе-поэтического, чем его жизнь и его смерть». В апреле 1837 года, когда великосветская молва склонялась к оправданию Дантеса и по гостиным носился шепоток, будто талант Пушкина в последние годы перед смертью сошел на нет, Смирнова написала пророческие слова: «Одно место в нашем кругу пусто, и никогда никто его не заменит. Потеря Пушкина будет еще чувствительнее со временем».
