Три года ты мне снилась - [27]

— Ты, батя, бравый моряк, — улыбаясь, ответил он отцу, — но не знаешь, что в скором будущем люди станут здоровее не за счет лекарств, а за счет питания, витаминов, пищевых добавок и прочего. Каждый будет знать свой организм как пять пальцев, и то, что именно ему следует выбрать из множества продуктов. Меня интересует биохимия и процессы жизнедеятельности человека.

С такими взглядами спорить было трудно, и Клим просто пожал парню руку и пожелал успеха.

— Уважаю, — только и сказал он.

Так они и беседовали все вечера. Обо всем. Днем работали. У Гриши пошла резьба линогравюры, его где-то приветили, включили в бригаду. Клим, конечно, съездил туда, увидел опасность все того же свойства и круто поговорил с ребятами о Гришиной проблеме.

Это произвело впечатление.

— Не беспокойся, отец, — сказали ему. — Мы его побережем.

Трое мужчин жили полной жизнью и словно приближались каждый к своему рубежу.

Во дворе дома тоже шла своя жизнь. Играли дети, беседовали, покачивая коляски, молодые мамаши, на скамеечках обсуждали соседей старушки. И Люба-Любовь была во дворе, остановилась поболтать с подружкой.

Из подъезда показался Гриша — стройный, артистичный, собранный. К нему уже привыкли, такому, радовались за него и вновь поглядывали на Любу, вечную невесту этого дома.

— Привет старожилам, — подмигнул он бабулькам, и те разом загалдели ему в ответ:

— Гришенька, какой стал хороший. Ясный какой! Ровно в мать. Постой с нами, Гришуня!

— Некогда, уважаемые. — Он коснулся сердца и продолжил путь.

— Здравствуй, Любовь! — мягко сказал ей, коснулся руки, и она не нашлась, как ответить. — «Помнишь ли дни золотые, любовные, прелесть объятий в ночи голубой?» — пропел он, подмигнул и помчался дальше, а Любаша вспыхнула и зарозовелась белым лицом.

С некоторых пор в почтовом ящике она находила то букетик ромашек, то васильки, то шоколадку.

А он был уже далеко, нес в папке готовые свежие гравюры тончайшего, почти прозрачного письма, слегка раскрашенные акварелью.

Минуя стайку разноцветных колясок, он развел руками и улыбнулся всем сразу.

— Эх, девчонки, как же хорошо на вас смотреть!

Те засмеялись.

— И не говори, Гриша! Мы сами себе завидуем!

— Ну, счастья вам! Здоровьичка голопузикам!

— Тебе удачи, Гриша!

А он уже мчался к метро, легкий, кудрявый, слегка отрешенный — настоящий художник.

Зато Шук сегодня был хмур и резок.

— Папа, скажи честно, справедливость есть?

— Что случилось, сын?

Клим забежал с работы и разогревал на кухне флотский борщ.

— Честно скажи — есть или нет?

— Есть.

— Есть?

— Есть.

Шук перевел дух. Брови его разошлись.

— Не виляешь, батя. Верю тебе. Ну а смысл жизни есть?

— Нет.

— Нет?

— Жизнь шире любого смысла. Каждый сам доискивается. Это сложный вопрос, Шук. И похоже, что ответы на него в каждом возрасте иные.

— Ладно. Понял.

— Что случилось, сын?

Парень поднялся из-за письменного стола, на котором веером были разложены учебники.

— Да ничего не случилось.

— А все же?

Шук посмотрел на отца горестным взглядом.

— Говорят, на экзаменах нарочно сыпать будут, чтобы деньги выжать. Если так, то школьных учебников мне не хватит, надо знать на уровне хотя бы второго курса. Все, я пошел, мне в библиотеку нужно. Ваша старомодная справедливость давно пробуксовывает, как колеса на болоте.

— На болоте?

— Да, да. Вокруг такое творится, я и не представлял, пока в Москву не приехал. Ты отстал от жизни на своих кораблях. Сейчас все вокруг покупается и продается, учти это. Все, все, все!

Шук кричал, руки его подрагивали. Клим спокойно опустился в кресло. Была суббота, но он работал. В порту не хватало рук, и шестидневная рабочая неделя стала нормой.

— Справедливость справедливости рознь, — сказал он, глядя на сына. — Образование всегда стоило дорого, мы лишь не знали об этом. Сколько нужно денег? Заплати и не думай об этом. Когда начнешь работать, тогда и разберешься. Не время сейчас лезть напролом и качать права, ничего не сделав в этой жизни.

Шурка собрал сумку с конспектами. Сейчас он был вспыльчив как порох. Объяснение отца его не удовлетворило. Волновали грядущие экзамены, учеба в столичном вузе. Как ни смотри, а он был провинциал, хотя и с широким размахом в душе.

Пока сын готовился и сдавал свои экзамены, Клим и Гриша бродили по окрестностям. После работы и по воскресеньям, когда в порту, подняв стрелы, застывали портовые краны, они, пользуясь хорошей погодой, а иной раз и в дождичек, предавались размышлениям — чисто мужское занятие.

Они понимали друг друга. По серьезным книгам, которыми обменивались, с подчеркиванием и значками на полях, по телевизионным передачам, по фильмам-призерам кинофестивалей, за которыми стали следить, учуяв в каждом какую-либо серьезную задачу, они были в курсе достижений всех наук, в которых можно было разобраться без узкой специализации. О чем только не беседуют двое умных людей!

Только в театрах не бывали.

Однажды они обошли водохранилище по дальней плотине, ведущей к судоходному каналу, к шлюзам, опускающим суда к извивам Москвы-реки и дальше, к Беломорканалу. Отсюда Химкинский речной вокзал на другом берегу был едва виден, отделенный от них синей ширью водохранилища. Дул ветерок, к широким гранитным плитам дамбы бежали прозрачные волны, пронизанные прямыми лучами солнца, и тихий плеск воды только подчеркивал тишину. Друзья стояли на обочине шоссе, пролегавшего по гребню плотины, вдоль которого по обеим сторонам белели низкие столбики. Покато и шершаво уходил в воду правый бок плотины, левый спускался в глубь оврага и тоже был выложен гранитными плитами, давно поросшими травой и кустарником. Чуть дальше высились украшенные скульптурами сооружения судоходного канала, столько же прочного, сработанного на века, в сером граните. По нему к шлюзам тянулись вереницы речных судов.