Три года одной жизни - [59]
А Яша писал: «Наши дни сочтены. У меня к вам последняя просьба: на полке, в левом углу, в бумаге — цианистый калий. Бумагу, наверное, проело. Будьте осторожны: достаточно крупинки, и человек мертв. Возьмите бумажкой, насыпьте в пробирочку или бутылочку и пришлите. Вы поймите правильно: раньше времени я не отравлюсь. Если бы хотел покончить с собой, перерезал бы себе вены или повесился. Мне и моим товарищам это понадобится в последнюю минуту, когда посадят в машину и повезут на расстрел. Тогда и отравим себя... Заклинаю всем вам дорогим — не откажите». И сыновняя приписка: «Мойте хорошо руки! Пусть выздоравливает батька — этого я хочу. И еще хочу, чтобы отомстили за нас «старику». Ни один провокатор не оставался жить. Так будет и с этим. Но мне и моим друзьям было бы легче умирать, зная, что эту собаку прибили. Не унывайте, все равно наша возьмет! Прошу только, не забывайте про нас! Прощайте!»
На расстрел вывели раньше срока, обманным путем, — якобы для захоронения казненных. Заставили и расчищать рядом с тюрьмой на Стрельбищном поле старые траншеи, стаскивать туда начавшие разлагаться трупы расстрелянных. Когда работа была окончена, из ворот тюрьмы вышел взвод солдат со священником.
Тяжелым крестом перекрестил священник стоявшего с краю Ивана Музыченко. В минувшую ночь Ивану сообщили о смерти жены; сиротами остались четверо детей, старшей не было пятнадцати. Восьмилетняя Груня, узнав, что со дня на день убьют и отца, ходила по двору, в помешательстве твердила: «Мамочка, папочка, возьмите с собой и меня». Узнал Иван и об этом. Чернявый, не расстававшийся когда-то с баяном весельчак за ночь стал белым.
— Да благословен будь, раб божий, и чада твои! — прогнусавил священник.
Сверкнул налившимися кровью глазами Иван:
— Меня на смерть, детей на сиротство благословляешь?! С фашистами бог твой заодно!
Священник трясущейся рукой занес крест над Яшей. Гордиенко. Закованный в кандалы Яша кинулся на него и столкнул в яму, где лежали чуть присыпанные песком полуразложившиеся трупы. Закричал святой отец, путаясь в полах рясы, выкарабкался кое-как из страшной ямы.
Набросились на паренька жандармы. Засвистели, рассекая воздух, нагайки. И вдруг, покрывая их свист, по-мальчишески звонко, на все поле разнеслось: «Смело, товарищи, в ногу...»
Узники сгрудились, прикрывая Яшу собой, подхватили песню. Свистели нагайки, но не стихала песня...
— Взво-од! — скомандовал офицер. — Огонь!
Оборвалась песня, словно улетела с гулким эхом в века...
Нависла над полем тишина. Она висела всю ночь.
Всю ночь бродили по полю, среди наскоро присыпанных землей траншей, женщина и девочка, раскапывали трупы расстрелянных.
Поле обнесено забором, проволокой, местами заминировано, но что удержит мать, потерявшую сына?
Вот она нашла его — в ленточки исполосована нагайками тельняшка. Подняла запрокинувшуюся, скованную мертвой неподвижностью голову, повернула к себе. Так и смотрели они друг на друга: она непонимающим, неверящим, он — застывшим навсегда, непокоренно гордым взглядом.
Шел июль — девятый месяц оккупации, а захватчики чувствовали себя в Одессе как на пороховой бочке.
Сотрясали непокорившийся город взрывы, шли на дно фашистские суда, летели под откос эшелоны. Агенты сигуранцы, гестапо сбивались с ног — начинали действовать новые и новые отряды народных мстителей...
Патриоты мстили за гибель товарищей. И мертвые, страшили они оккупантов. Тайком убили палачи Елену Гаре. Молодцова и Межигурскую расстреляли ночью, закопали под вымощенной камнем дорогой...
За столом следователя сидел сутулый старик. Как с вешалки, свисал с его плеч жандармский мундир.
На столе перед ним лежали показания свидетелей по делу о взрыве в бывшем Доме Красной Армии во время заседания «совета ветеранов-деникинцев». Что не успел сделать Яша, сделали его друзья и расклеили по городу листовку: «Твоих товарищей предал Федорович — подстереги и убей предателя!»
Одна из таких листовок лежала перед Федоровичем. И рядом — платок, переданный из тюрьмы одним из бадаевцев родным. На платке кровью было написано:
«Нашим... Бойко предатель».
Федорович остервенело скомкал, бросил платок в ящик стола, расстегнул ворот мундира, нажал кнопку звонка, приказал ввести подследственного.
Гремя кандалами, вошел Мурзовский.
— Так-то легализовал меня, гад?
— Шифр! — глухо проговорил Федорович. — Где шифр?!
— Спрятан в надежном месте. Укажу с глазу на глаз шефу гестапо! — надменно бросил арестованный.
Где-то отчаянно жужжала муха... И вдруг Федорович вспомнил, будто услышал вновь: «Посадите своего Мурзовского на стул или сядете на него самих».
— Укажешь мне! — процедил сквозь зубы Федорович. Нажал кнопку звонка, скомандовал: — Стул!
— Взбесился! — шарахнулся закованный в цепи Мурзовский.
— Стул! — исступленно выкрикнул Федорович.
Мурзовского втиснули в давящее со всех сторон сиденье, надели на руки и ноги железные манжеты.
— Куда спрятал шифр? — цедил Федорович, поворачивая ручку реостата.
Вздыбленный током Мурзовский хрипел и корчился.
В полуобвалившейся выработке «Ласточкиных гнезд» зажгли сделанный Яшей для сборов пятифакельный светильник.
Автор брошюры — прапорщик А. Смолин известен в погранвойсках как опытный следопыт. Правдиво и убедительно рассказывает он о службе, о своей специальности инструктора службы собак.Брошюра ветерана границы рассчитана в первую очередь на юношей, готовящихся к службе в армии.
Над романом «Привал на Эльбе» П. Елисеев работал двенадцать лет. В основу произведения положены фронтовые и послевоенные события, участником которых являлся и автор романа.
Проза эта насквозь пародийна, но сквозь страницы прорастает что-то новое, ни на что не похожее. Действие происходит в стране, где мучаются собой люди с узнаваемыми доморощенными фамилиями, но границы этой страны надмирны. Мир Рагозина полон осязаемых деталей, битком набит запахами, реален до рези в глазах, но неузнаваем. Полный набор известных мировых сюжетов в наличии, но они прокручиваются на месте, как гайки с сорванной резьбой. Традиционные литценности рассыпаются, превращаются в труху… Это очень озорная проза.
Вернувшись домой после боевых действий в Чечне, наши офицеры и солдаты на вопрос «Как там, на войне?» больше молчат или мрачно отшучиваются, ведь война — всегда боль душевная, физическая, и сражавшиеся с регулярной дудаевской армией, ичкерийскими террористами, боевиками российские воины не хотят травмировать родных своими переживаниями. Чтобы смысл внутренней жизни и боевой работы тех, кто воевал в Чечне, стал понятнее их женам, сестрам, родителям, писатель Виталий Носков назвал свою документальнохудожественную книгу «Спецназ.
К 60-летию Вооруженных Сил СССР. Повесть об авиаторах, мужественно сражавшихся в годы Великой Отечественной войны в Заполярье. Ее автор — участник событий, военком и командир эскадрильи. В книге ярко показаны интернациональная миссия советского народа, дружба советских людей с норвежскими патриотами.
Заложник – это человек, который находится во власти преступников. Сказанное не значит, что он вообще лишен возможности бороться за благополучное разрешение той ситуации, в которой оказался. Напротив, от его поведения зависит многое. Выбор правильной линии поведения требует наличия соответствующих знаний. Таковыми должны обладать потенциальные жертвы террористических актов и захвата помещений.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.