Три года одной жизни - [54]

— Известно было все, раскрыто до меня, — залепетал Федорович. Да и заменить можно потом шифр-то...

Мурзовский выхватил пистолет, но что-то его вдруг остановило.

— Известно, говоришь, раскрыто? Поклянись!

— Клянусь! — прохрипел Федорович.

Мурзовский сунул пистолет в карман, задумался.

У Федоровича стучали зубы.

Мурзовский лихорадочно обдумывал ситуацию. Если схвачена ниточка, могут размотать весь клубок... Но пока живет и действует отряд, ищейкам гестапо нужен шифр. Очень нужен. На такой капиталец можно, пожалуй, купить и жизнь, если в катакомбах все будет обречено уже на гибель. Но не Мурзовский поработает на Федоровича, а Федорович на Мурзовского.

В отсутствие Бадаева код хранится в сейфе у радиста Глушко. Глушко стал изрядно выпивать — видно, тоже сдают нервишки... Можно будет...

— Так говоришь, шифр? — уже спокойно заговорил Мурзовский. — Губа у них не дура. Что ж, будет, скажи, шифр, но при условии...

— Каком?

— Легализация и охранная за подписью самого шефа гестапо. На меньшее не пойду. Так слово в слово и отбарабань, посмотрим, как среагируют.

Подтянул Федоровича за лацканы пиджака.

— А смухлюешь — выдам со всеми потрохами Бадаеву. — Сунул под нос Федоровичу кулак. — Вот где теперь ты у меня. Уразумел?

Почти два месяца прожила Елена в глухом поселке за Большим Фонтаном. От Бадаева за это время не было никаких вестей. Елена не выдержала: решила съездить в Одессу, сходить по адресу, который Бадаев дал ей как аварийную явку. Взяла у хозяйки полушубок, платок, оделась по-крестьянски.

Адрес привел ее на Нежинскую, в слесарную мастерскую. Часа два приглядывалась — ни единого посетителя. У окна мелькала лишь сутулая фигура лысоватого мужчины. Показался знакомым, вспомнила — видела его с Петром в августе в санатории имени Дзержинского.

«Если был там при формировании отрядов, значит, какое-то отношение имеет», — рассудила Елена.

Вошла. Услышала за перегородкой приглушенные голоса. Спросила: «Тетя Кира не заходила?»

Мужчина засуетился:

— Должна прийти. Сейчас узнаю, когда, — ушел в соседнюю комнату.

Через минуту вернулся:

— Придется подождать. На улице холодно, располагайтесь здесь! — поставил стул к окну.

Елена и в самом деле так намерзлась, что торчать на улице больше не могла.

Помещение было полуподвальным. Окно только наполовину возвышалось над панелью. Проходивших мимо видно было до пояса. Странно выглядели шагавшие половинки людей. Вразвалку, с корзиной в руках проковыляла полная женщина, шаркающей походкой прошел полицай, проскрипел жесткими сапогами немецкий офицер.

И вдруг много ног... Шум, гвалт...

Через застекленную дверь было виднее — Елена подошла к ней.

По мостовой медленно, как на похоронах, прошли четыре жандарма. С минуту середина улицы была пуста...

И вот показалась оцепленная солдатами вереница оборванных, истерзанных людей. Елене видны были их ноги — босые, кровоточащие, закованные в кандалы. Шли арестованные по два в ряд, кренясь вперед, как тянущие лямку бурлаки. Руки у всех были за спиной. Через наручники пропущен длинный конец тяжело провисавшей проволоки. Эту «лямку» и тянули арестованные вывернутыми назад руками. На припорошенной снегом мостовой оставались пятна крови.

Но ни плача, ни вопля, ни даже стона — сжатые губы, спокойные лица.

Рядом с бородатым стариком прогромыхал кандалами подросток. Что-то знакомое уловила Елена в его движениях, облике... Морская форменка, кубанка, черные вразлет брови — да, это он, паренек, которого она видела в порту. И Елена словно вновь услышала его деловитый, по-мальчишески срывающийся голос, раскатившийся над портом грохот взрыва...

За подростком с поднятыми, даже откинутыми назад головами шли две женщины. Ветер трепал их волосы, тяжелые, слипшиеся от крови пряди свисали на лица — с трудом узнала Елена в одной из них Тамару Межигурскую.

Рванула дверь, звякнул и захлебнулся колокольчик.

Выскочив на улицу, Елена протиснулась через толпу и поймала вдруг на себе взгляд знакомых глаз. Бадаев... Смотрела и не могла поверить: оборванный, истерзанный, с опухшим, в синяках лицом... Еще бы, кажется, мгновенье — и бросилась, прорвалась сквозь строй солдат, вцепилась бы в страшные оковы, грызла бы проклятые цепи зубами. Но Бадаев словно понял — остановил ее резким, волевым взглядом. И тут же потушил его. Смотрел и будто уже не видел...

Елене казалось, что в сердце у нее запеклась кровь, окаменели руки и ноги. Стояла неподвижно, с трудом осмысливая, что происходит.

Проплыл частоколом штыков строй солдат, откатился жуткий лязг цепей. Она все стояла, будто примороженная. Как в полусне, услышала:

— Вынужден арестовать вас. Хуже, если это сделают другие.

Обернулась, сзади стоял Аргир. «Выследил», — как-то безразлично подумала Елена.

— Пройдемте на вашу настоящую квартиру!

Из слесарной мастерской вышли два солдата; не нагоняя Аргира и Елену, двинулись следом.

В квартире все оказалось разбросанным, перевернутым. В полумраке Елена споткнулась о валявшуюся на полу крышку пианино — исковеркано было и оно.

По металлическим ступеням лестницы прогремели сапоги солдат, в дверях появились те двое.