Три года одной жизни - [53]

Далек день, разлучивший нас, и сколько еще дней разлуки впереди?!»

Бадаев перевернул страницу — оказалась последней. Много же понадобится конвертов... Уж не послать ли при случае все письма разом — бандеролью? Завтра начнет третью тетрадь...

Но «завтра» было полно новых событий.

Вернувшись от следователя, Федорович разбудил спавшего еще Яшу.

— Болит, Яшуня, душа за бадаевцев. Ослабили будто охрану-то. Попробуем, может, спустимся?

Прихватили противогазы, отправились.

Нерубайское и в самом деле будто обезлюдело: часовых не было, прохаживались только патрульные, подобраться к замурованным входам не составляло труда. Но Яков заходить в село отказался наотрез, привел Федоровича к тщательно замаскированному провалу в степи. Спустились по свежерасчищенному колодцу в штрек, запетляли по узким сырым проходкам. Вначале в них пахло только мокрой глиной, плесенью да дымом, но вот шибануло сенной прелью: не выветрился газ. Натянули маски противогазов. Сквозь мутные очки подземелье стало казаться еще более темным, тесным, давящим, как могила. Стукнулся Федорович головой о какой-то выступ — шлепнулись под ноги трупики трех отравленных газом летучих мышей. Крылья судорожно вытянуты, в разинутых ртах мученический оскал крошечных зубов.

Федоровича передернуло — одетой в черный саван смертью показалась собственная тень... Кого найдут, что увидят они в лагере?

И вдруг властный, уверенный окрик: «Кто идет? Пароль?»

Лагерь жил по тому же четкому, строгому распорядку.

Посерели у людей лица, впали щеки, но уверенностью и спокойствием светились глаза. Мишутка подскочил к Яше, деловито сообщил:

— Фашисты душили, душили нас и не задушили!

Погрозив кулачком в темноту, прижался к Яшиной руке:

— А ты пахнешь ветром... — Тут же похвастался: — Теперь и мы дышим ветром каждую ночь.

— «Хвоста» не привели? — строго спросил пришедших Бадаев.

— Нет, — заверил Яша, — в степи ни души. Считают, что газами вас прикончили.

— Это хорошо, — усмехнулся Бадаев.

Федорович принес массу новостей: опять взрыв в порту, в бывшем Доме Красной Армии организован «Союз ветеранов деникинской армии».

В шифровке, которую принес Яша, об этом же «союзе» сообщал примарь Нерубайского: «Ветераны» — переодетые полицейские».

Это заметил и Яков:

— Топают, подонки, будто гоняли их строевым вчера, а не двадцать лет назад.

В подвал Дома Красной Армии сгружали уголь. Ребята из Яшиного отряда подрядились помогать рабочим и подложили под стены тол. Но взрывать дом категорически запретил Федорович. «В таких вещах анархию разводить нельзя. Нужно согласовать с советом отряда». Затем-де и спустился с Яшей в катакомбы.

Яков видел объявление, приглашавшее «ветеранов-деникинцев» на встречу с «особой императорского двора».

— Вот эту «дворовую особу» со всеми подонками и взорвать бы, — горячился Яков.

— Когда, в какие часы собираются? — спросил Бадаев.

— Девятого февраля в семь тридцать утра... Видать, и «особа» встает по-казарменному.

Упускать случай не следовало, тем более, что взрывчатка была уже подложена. Вместе с этой операцией Бадаев намеревался предпринять новую попытку вывести остававшихся еще в шахтах Дальника гласовцев. Сделать это, если не будет иной возможности, он предполагал вооруженным налетом. Поэтому назначил на восьмое февраля сбор командиров и подрывников городского отряда.

— Квартиру я сменил, — сообщил Федорович. — За старой, мне кажется, следят.

Он достал небольшой планчик и пояснил:

— Квартира, правда, на четвертом этаже, но имеет четыре выхода— в переулок, во двор, на чердак и через ванную в шахту вентиляции. Шахта выведена из подвального овощехранилища на крышу. Яков смастерил в ней блок: хочешь — поднимайся на крышу, хочешь — спускайся в подвал.

Бадаев посмотрел план новой явочной квартиры и повел Яшу к саперам подземного лагеря — нужно было продумать механику взрыва.

Федорович подсел к Мурзовскому — наконец-то они остались одни.

— Ну как, старина? — спросил друга Федорович.

— Не могу, — признался тот. — Ты вот наверху — казалось бы, и опаснее... Но видишь врага, видишь опасность, можешь сориентироваться... А тут, как в западне, — сиди и жди, когда задушат газами или затопят, как сусликов... Вытащи! — взмолился Петр. — Легализуй... Нет ничего страшнее неизвестности...

«Те же «чистые листы», — невольно подумалось Федоровичу, — тот же страх перед неизвестностью».

Ему стало даже как-то легче — значит, не один он в тисках страха.

— Сдают нервишки? — спросил он Петра насмешливо.

Тот мотнул головой и даже рванул ворот гимнастерки.

— Психически не могу... Видеть должен... Хоть верную смерть, но видеть!

— Увидеть не мудрено, — глухо отозвался Федорович.

Мурзовский настороженно огляделся по сторонам, спросил полушепотом:

— Насчет легализации что-нибудь предпринял?

Федорович отвел бегающие глаза.

— Требуют, понимаешь...

— Чего?

— Какого-нибудь... — трудно подбирались слова, — содействия, что ли...

— Например?

Страшно было Федоровичу договаривать:

— Например... шифр...

Мурзовский смотрел несколько мгновений ошалело, потом схватил Федоровича за грудки:

— Ты что ж, легализовался... в гестапо?!