Три года одной жизни - [44]

Второй час лежали под железнодорожным мостиком парторг Нерубайского отряда Константин Николаевич Зелинский и командир отделения бывший механик теплохода Иван Иванович Иванов.

То и дело проверяли перегон конные патрули румынской жандармерии, проезжая по мостику, заглядывали под него. Но партизаны ввернули в шпалы под мостом надежные крюки и, заслышав патруль, подвешивались поясными ремнями под самым настилом, в тени. Их трудно было заметить даже стоя под мостиком, а сверху тем более невозможно. Тут же висел заплечный мешок с минами и мотком тонкой проволоки. Время от времени Иван Иванович прослушивал длинным болтом путь, как прослушивал когда-то двигатели корабля. Стоило приставить один конец болта к уху, а другой упереть в подошву рельса — и все, что происходило на путях, даже в нескольких километрах отсюда, было слышно. Вот маневрирует «нефтянка» — перестук ее колес негрузен. А вот тяжело затарахтели четырехосные вагоны — тронулся эшелон. Пора закладывать мины, копать под рельсом ямки. Песок смерзся; долбить нельзя — могут услышать. Продумали партизаны заранее и это, прихватили с собой коловорот.

Бесшумно, мягко выбирает бурав песок из-под рельса. Ямки готовы. Но за поворотом послышался топот копыт. Показался конник, вероятно, что-то заметил, быстро спешился, залег у штабеля старых шпал. Перестрелку с ним затевать нельзя — сбежится охрана.

Метрах в трехстах в промоине ручья расположился Петренко. Заметил ли патрульного он?

Тикают у Ивана Ивановича на руке часы, бегут минуты. Все меньше их остается. Протарахтит по мосту спецэшелон — прорвутся в Одессу новые каратели. Нет, не должно это случиться — на крайний случай моряк приготовил связку мин, которой опояшется сам. Для него это — пояс смерти, но будут спасены тысячи жизней!

Бегут минуты, гудят рельсы. Совсем уже близко тяжелое тарахтение. Выскочить придется в последний миг, прямо под колеса, чтобы затаившийся патрульный не успел снять автоматной очередью.

Но что это? Стало вдруг светло — патрульный дал осветительную ракету. Хочет, видно, присмотреться к тому, что его обеспокоило. Не учел, однако, что свет его демаскирует. Отчетливо вырисовался на фоне посветлевшего неба штабель шпал, между торцами — просветы. Один затемнен, пятно шевелится. Но из автомата на таком расстоянии не попасть. У Петренко же оптический прицел. Вот и щелкнул одиночный винтовочный выстрел — воспользовался снайпер оплошностью врага. Теперь нельзя медлить ни секунды. Быстро подсовывает Иван Иванович под рельс мины, цепляет за взрыватели конец проволоки...

Слышно уже пыхтение паровоза. Партизаны скатываются с насыпи, ползут, разматывая проволоку, к воронке от снаряда. Приближается грохот составов. Тяжело ползти по смерзшейся щебенке — в кровь изодраны колени и локти. Вот, наконец, воронка. Иван Иванович захлестывает для верности конец проволоки на руке петлей. Резкий рывок, и степь сотрясает страшной силы взрыв... Кувыркаются вагоны... Через лесопосадки партизаны уходят в степь, окутанную тьмой, изрезанную траншеями. У лаза в катакомбы их ждут готовые к схватке с преследователями товарищи.

Пляшут за лесопосадками багряные отсветы, горит спецэшелон.

Командующий войсками оккупантов в Одессе Гинерару, понимая, каким эхом отзовется в Бухаресте и Берлине гибель спецэшелона, поднял весь гарнизон. Войска заполнили Нерубайское и Усатово, будто вновь откатился сюда давно переместившийся фронт. Целая дивизия с приданными ей спецподразделениями — свыше шестнадцати тысяч человек — оцепила степь в радиусе до десяти километров. Разъезжая по степи на машине, Гинерару приказывал:

— Вытоптать, замуровать, засыпать все, чтоб негде было и мыши пролезть!

Затопали по скованной морозом гулкой земле, заиндевелым зарослям дерезняка и тальника солдатские сапоги, затарахтели мотоциклы, загремели, залязгали лопатами саперы. Полосовали ночную степь прожекторы, фары машин, осветительные ракеты. Сжималось кольцо оцепления...

Только трое из партизан подземного отряда спали в эти тревожные минуты хоть и тяжелым, но крепким сном. Бадаев не велел поднимать их: «Пусть отдохнут!» Это были Зелинский, Иванов и Петренко.

Остальные готовились к неравной схватке, проверяли оружие, подтаскивали к выходам из катакомб боеприпасы, подготавливали мины. Даже ребятишки — в лагере их было четверо — принялись, глядя на взрослых, протирать патроны, заряжать обоймы.

Бадаев наблюдал за действиями оккупантов через провал у росшей на склоне балки акации. В кроне дерева Семен Неизвестный замаскировал антенну, в щели развернул рацию. У Бадаева в планшете лежало заготовленное для Москвы донесение. Верховые разведчики сообщили о прибывших морем транспортах; с Большого Фонтана поступили сведения о новом аэродроме — замаскировано около двухсот немецких самолетов; там же оборудован склад горючего — три тысячи тонн солярки и бензина. Ценнейшие объекты для бомбардировок. Нужно было передать в Москву все эти сведения немедленно, пока была еще возможность. Когда каратели замуруют все провалы и выходы из катакомб, связаться с Москвой будет уже невозможно — передатчику необходима верховая антенна, в катакомбах радиоволны поглощаются. А осада, чувствовалось по всему, будет длительной, понадобится, может быть, даже помощь Москвы — бомбежка или десант. Необходимо было сообщить в центр хотя бы примерную численность, вооружение и расположение карательных отрядов. Но среди сновавших по степи машин курсировали два зеленых камуфлированных автобуса. На крышах их, как уши насторожившейся овчарки, ворочались антенны пеленгаторов.