Три дня в Иерусалиме - [5]

— Впрочем, — обратился к Тою Я, — здесь всего можно ожидать. Это ведь разыгрывается настоящая Мистерия.

— Ну да, не какая-то там «Коламбия-пикчерс» представляет! — Подмигнул Той.

— Да, здесь всг по высшему классу. И если я так говорю, можешь мне поверить, парень.

Тоя нисколько не задела фамильярность его нового знакомца, именовавшего себя, не иначе как Я. Напротив. Его это забавляло.

Черные ресницы Всевидящего Ока, находящегося в самом центре хамсы, становились все тоньше, все бархатистей и прозрачней. Писатель Той подумал даже, что для описания Бога не плохо бы немножечко мужественности. Но что-то глубоко сидящее в нем подсказывало то, в чем Той пока не мог бы себе сознаться.

А края иного берега, иного мира, также спешащего на представление, уже омывались новыми водами. Теми самыми водами, что нависают шатром неба над каждым из миров.

Теми самыми водами, что создают миры, что очищают их собою. Очищают от грязи, от скверны, от дурного глаза, от неправедных дел… слов… И тогда для кого-то эти воды становятся Потопом.

Той смотрел, как стремительно слетались на Землю представители иных миров. Они спешили собраться до восхода Солнца и очень боялись не успеть. И едва последний луч успел коснуться поверхностей гор Иерусалима, Той уже знал о том, что каждый представитель спешащих на Землю миров всего лишь подобие его самого.

Каждый мир, представленный на Земле — подобие мира, созданного самим Тоем.

Этим признанием Той встретил восход Солнца над Иерусалимом.

— А сейчас — просто насладиться! Для души! — Скомандовал Я.

3. Рука Мистерий [4]

А дети проснулись уже. Дети галдят и капризничают. Они неустанно устраивают свою жизнь. И Тоя снова потянуло к людям, потому что только людей он и знал. Тоя потянуло к Лике, ибо он стоя там на подмостках, где на него был направлен прожектор Луны, где в только что разыгранной Мистерии, именуемой инициацией, его посвятил зрак Лики. Это и было личным открытием неофита. Это было тем божественным наитием, память о котором глубоко сидела в нем. Та память, что подсказывала ему.

Память, с которой он не всегда соглашался.

Те самые бархатные, почти прозрачные ресницы, принадлежали не Всевидящему Оку, находящемуся в самом центре хамсы. Они принадлежали Лике.

Именно Лика смотрела на Тоя глазами Бога и только потом Бог смотрел на него ее глазами.

Рука Мистерий продолжала указывать Тою на лестницу, чьи ступени вели к возрождению.

По этой лестнице уже легко поднималась спортивным шагом, и также легко опускалась медсестра. Каждый ее шаг, каждая ступенька этой лестницы отзывались в ней величайшим наслаждением тела. Она массировала себя на ходу, обмазывала детским кремом кожу лица, рук, ног и подставляла взор свой взошедшему солнцу.

Она и здесь получала удовольствие, как привыкла его получать везде и во всгм. Той заметил на ее руках необычные браслеты, которые она добавила к своим многочисленным перстням, — серебро обрамляло всевозможные камни.

— Еш кесеф, еш[5]. — Ухмыльнулся Той, и подмигнул Руке Мистерий, чей палец указывал на медсестру.

Поблагодарив Руку, Той сосредоточил свое повышенное внимание на серебре.

Магическими камнями были унизаны, практически, все пальцы обеих рук медсестры. И этими руками она творила не молитву. Производя магические пассы, она перераспределяла свою энергию. И освобожденную силу направляла не внутрь себя, нет.

Она не разбрасывала ее и вокруг себя.

Для этого на лицо была надета улыбка. Улыбка эта недвусмысленно предупреждала: «Миролюбива, но при случае, «яхоля литфок»[6].

Ее сейчас больше интересовало свое собственное тело. Эту энергию нынешним утром как сотни, тысячи нынешних утр, она направляла на плоть.

Тело распрямляло морщины глаз. Манекен массировал собственные щеки. Машина ощупывала свою грудь и растирала ноги. А если быть точнее проверяла наличие в двигателе топлива и исправность ходовой части… Ну, а если быть еще точнее — она обращалась к своему сексуальному центру: полон ли он энергией.

Душе в этом автомате места не нашлось.

Сослана душа, в лучшем случае. Сослана этим прагматичным и разумным, как муравей, телом. Подальше, с глаз долой. Чтоб не напоминала о неприятных минутах в такой короткой и неблагодарной жизни тела.

Между тем, тело это ощущало каждую свою мышцу, каждый свой сустав ощупывала эта, пока еще миролюбивая, машина.

Машина, влюбленная в собственные формы, увидела вдруг, что за ней наблюдают и решила пожертвовать частью своей энергии, чтобы сохранить большее. И машина пошла в наступление.

Правда, оно было столь робким и ленивым, что больше походило на предложение перемирия…

В задачу Тоя не входило вступать в противодействие и он поспешил остановить агрессию, одарив машину комплиментом о шикарной обшивке:

— Эйзе гуф![7] — Произнес Той. И в ответ получил благодарную улыбку машины.

— Тода раба, — искренне поблагодарило тело и посторонилось, уступив ступеньку.

Той, спустившись к бассейнам, прошел к палаткам, в которых размещались охранники.

— Доброе утро! — Поприветствовал всех Той.

— Чтоб ты был здоров! — Недовольно поприветствовал его охранник, которого Той, по чьей-то подсказке, разбудил на дежурство вне графика. Перепутал палатки, разбудил…