Три дня одной весны - [81]

«Сколько можно терпеть все это? Пора уходить куда глаза глядят. Бежать, скорее бежать…» — повторял Акбар, с ненавистью вглядываясь в темный и неровный свод пещеры.

Он подошел к выходу, глянул вниз — пещера, выходила в глубокое ущелье, поросшее густым арчовником. Солнце уже село. Молчаливые горы кутались в покрывало сумерек.

Акбар спустился по крутому склону, пробрался сквозь заросли арчовника. Днем он привязывал здесь коня, а на ночь отпускал пастись. Затянув подпругу, отвязал коня, сунул ногу в стремя. Но тут же передумал, расседлал его и пустил на лужайку.

К полуночи он добрался до кишлака. Прошел колхозный абрикосовый сад и оказался у своего жилья. Через проем в дувале попал во двор, присел за стволом орешника и стал смотреть в сторону дома. Из окна жилой комнаты и через раскрытую дверь на айван падали два пятна тусклого света. Окно спальни оставалось темным.

«Почему в такое время свет в доме, что это означает? Господи, я сделался вором, так ночка выдалась лунной».

Близость дома волновала его, сердце билось учащенно. Казалось, стук его прорывается наружу, сливается со стрекотом бессонных цикад, заполняет тишину сада.

Он прислонился плечом к стволу орешника, обнял руками колени. Пальцы его вздрагивали. Он пытался заставить себя думать, как заберет жену и сына и навсегда уйдет с ними из этих мест, но мысли не повиновались ему. Перед его взором, словно в дымке, проплывали образы знакомых людей. Виделись неясно, казалось, что-то говорили — одни презрительно, другие равнодушно, — однако звуков он не различал, словно все происходило в тумане. Последнее время он слишком много спал, слишком много видел тревожных снов, и нередко то, что происходило наяву, казалось ему нереальным. Нервы его были болезненно напряжены.

Кто-то вышел из гостиной на айван. По фигуре Акбар определил, что это пожилая женщина. Она что-то делала на айване, потом вернулась в дом, прикрыв за собой дверь.

«Кто это? Зачем она здесь?»

Не выдержав, Акбар поднялся и тихонько подкрался ближе к дому. Спина взмокла, в ушах шумело. Он дышал прерывисто, кровь стучала в висках.

Заметив, что дверь хлева открыта, юркнул туда, протянув в темноту руки, попытался на ощупь отыскать корову и теленка. Однако их не было.

«Неужели продала? — удивился Акбар. — Может, решила уйти со мной?»

Он вышел из хлева и долго смотрел на светящееся окно, до которого было шагов двадцать, не больше. Осторожно, на цыпочках подошел ближе, заглянул. В комнате Сидели две женщины и разговаривали. Перед ними стоял знакомый старенький фарфоровый чайник с отбитым носиком и пустые пиалы.

В той женщине, что сидела лицом к окну, Акбар сразу же признал тетушку Назокат. Вторую старушку, сидевшую спиной, он не узнал. Да это было сейчас и неважно, одно приковало его мысли; обе они в синих траурных платьях, а Холбиби и Анвара не видно.

Акбар не мог двинуться. Вспомнилось, что Холбиби в день смерти своего отца надела такое же синее платье…

Одна створка окна, без стекла, была заклеена газетой, вторая — открыта. Затаив дыхание, Акбар подошел вплотную к окну, напряженно прислушался.

— Да, — со вздохом проговорила тетушка Назокат, — так и не довелось ей, несчастной, увидеть хорошие дни.

— От судьбы не спрячешься, — отозвалась вторая старушка.

Акбар до крови закусил губы.

— Что же теперь будет с Анваром? Ведь говорят, отец его, этот презренный, появился в наших краях. Вдруг захочет забрать сына? — сокрушалась старушка.

— Захочет или нет, не знаю. Но мой Садык говорит, что оставим его у себя, пусть растет вместе с нашими детьми.

— Хорошо, что есть такие люди, как вы. А то ведь могло случиться, что пришлось бы мальчику ходить по дворам. Времена сейчас тяжелые, людям трудно прокормить даже собственных детей.

— Что же делать? У мальчика ведь нет ни одного близкого родственника. Предлагали отдать его в детский дом, но я не согласилась. Да и Садык не согласен. После того как умерла Бунафша и внуки мои остались одни, не могу видеть сирот, сердце разрывается от жалости.

— Врагу не пожелаешь таких дней! Ваш Садык благороден, да пошлет ему бог долгой жизни! Пусть увидит счастье своих детей!

— Если бы бог дал исполниться оказанному вами! — Тетушка Назокат неспешно поднялась. — Постелю-ка я, время позднее, пора ложиться.

Она направилась к сундуку, на котором была сложена постель. Встала и вторая старушка, убрала чайник и пиалы. Теперь Акбар узнал ее. Это была жена Исмат-пахлавона.

«Правильно говорят: от кого отвернется счастье, к тому одна за другой повалят беды. Погибель бы на мою голову!» — прошептал Акбар, не в силах оторваться от окна.

Старушка, наверное, что-то почувствовала — посмотрела тревожно в сторону окна, потом обернулась к тетушке Назокат:

— Кажется, кто-то подглядывает.

Тетушка Назокат удивилась и, бросив на палас снятую с сундука курпачу, направилась к двери.

Акбар сорвался с места, не оглядываясь, пересек двор, выскочил на дорогу и, споткнувшись о камень, упал. Упал и сильно ушибся, и ему не хотелось вставать с земли. Он плакал. Плакал не потому, что разбил в кровь колени, не потому, что умерла жена, не потому, что сын остался сиротой. Плакал о себе самом, о своей жизни, которую сам же и растоптал. Он плакал, и ему казалось, что ледяная глыба боли, вот уже сколько времени давившая на сердце, тает и истекает слезами из его ослепших глаз.