Три дня одной весны - [8]

И, упав на колени, он обнял мягкие голенища сапог Усмон Азиза.

— Валунов и камней тут сколько угодно, — без тени улыбки сказал Усмон Азиз. — Да встаньте же вы! Встаньте, говорю вам! — вдруг закричал он, наклоняясь и разжимая руки Халимбая. — И вы еще хотите, чтобы вас называли  ч е л о в е к о м!

Вскочив на ноги, принялся упрашивать его Халимбай:

— Возьмите и меня, почтенный. Увезите с собой… Есть у меня немного денег, хватит нам со старухой на спокойную жизнь… Возьмите! Рабом вашим стану… на всю мою жизнь ваше клеймо поставлю… вашей собственностью буду… Возьмите!

— Куда?

— Через реку… в Пешавар… говорят, у вас там теперь дом, семья…

— Нет, бай, — Усмон Азиз откинул полог палатки. — Никуда я вас не возьму. Я сейчас и сам, — с мрачной усмешкой проговорил он, — своей дороги не знаю.

…Костер давно погас, и на его месте остался лишь пепел. Убрана была вторая палатка, оседланы кони, и винтовки висели за плечами у всех спутников Усмон Азиза. Увидев его, они в знак уважения приложили руки к груди. Он спросил у них:

— Устали?

В ответ, однако, не послышалось ни единого звука.

Однообразный шум воды доносился из ущелья. Постукивали копытами и грызли удила кони, и фыркал, обнюхивая пепелище, осел Халимбая. В конечном свете порхали над пестрым разнотравьем крупные бабочки. Усмон Азиз долго следил за причудливым полетом одной из них, потом снова обернулся к своим спутникам и, заговорил:

— Знаю, устали вы. И я устал… За это время много пришлось мне передумать о судьбах нашего края… о таких, как я, — тяжело промолвил он, — ставших невольными пленниками посреди четырех рек. Напрасно мы взяли в руки оружие, я и вы, — наш край давно, еще в двадцатом году потерян. Нет никакого смысла скитаться по горам и обрекать себя на лишения. Пустые потуги поясницу ломают… Три дня мы провели здесь в ожидании, но бек[5] никого не прислал к нам. Обещал — и не прислал. Обманул он меня или нет — это уже не имеет значения. И я на него не в обиде; я в обиде только на самого себя. Братья мои! Давайте взглянем правде в глаза… Все разбегаются сейчас, все — от бека до рядового воина, все хотят остаться в живых. Расходитесь по домам и вы… идите к своим очагам, к земле, которую вы оставили, к родным, которые вас ждут… Возвращайтесь, пока вам не перешибли хребет! Оружие, хотите — оставьте себе, нет — сдайте властям. Склоните голову, взмолитесь о милосердии — и, может быть, вам простят вашу  в и н у. И не обессудьте, если я обидел кого-нибудь из вас.

Тихие голоса тотчас раздались в ответ:

— Не-ет…

— Что вы!

— Не было обид…

— Слушайте меня, братья мои! — продолжил Усмон Азиз. — За мужественную службу, за преданность — примите мою благодарность. И помните… Говорят, что прах родины дороже престола Сулаймона[6]. Вы все, кроме Курбана и Гуломхусайна, у себя на родине; здесь ваш отчий край, здесь ваш дом и здесь тоскуют о вас ваши отцы и матери, жены и дети. Оставайтесь на родине, братья мои, и с ней делите печали и радости; оставайтесь, какие бы беды не обрушились на ваши головы. И не отчаивайтесь, что мы долго блуждали в поисках своей дороги и так и не нашли ее. Быть может, наши дети будут счастливей нас и обретут верный путь.

Последние слова Усмон Азиз произносил, опустив голову. Легкий ветерок, доносивший запахи арчи, горных цветов и трав, овевал его лицо и нежно теребил конец его шелковой чалмы. Солнце грело все сильней.

Он взглянул на Джалола, на лице которого дрожала счастливая улыбка.

— Ты вместе с Гуломхусайном и Курбаном со мной пойдешь. Остальные свободны. Благополучия и здоровья вам! И вы будьте здоровы, Халимбай!

Резко повернувшись, Усмон Азиз зашагал к своему коню.

И тотчас встал на дыбы и заржал вороной, которого едва мог удержать Курбан, обеими руками схватившись за отделанную серебром уздечку. Поднял морду от пепла и мутными старческими глазами посмотрел сначала на коня, а затем и на своего хозяина осел Халимбая.

Бессильно опустив руки, стоял Джалол, чувствуя, как сковывает сердце ледяной холод. Была, сверкнула вдруг надежда, — но будто черный сель набежал и в тот же миг разрушил ее.

Догнав Усмон Азиза, Халимбай уцепился за рукав его халата:

— Почтенный, дай бог вам тысячу лет жизни! Я тоже, и я… Подождите немного! Я сейчас быстро сбегаю домой… быстро соберу свои пожитки… Я не заставлю вас меня ждать! Ведь, о боже… Дом мой сгорит, дом мой, который я строил с любовью… Да быть мне пылью под вашими ногами, почтенный, увезите меня! Увезите меня с собой…

— Уберите его с моих глаз! — тихо, но отчетливо произнес Усмон Азиз.

Гуломхусайн, здоровый и рослый парень, железной пятерней схватив Халимбая за локоть, потащил его вниз.

— Ка-ати-ись к сво-о-оему ос-слу, он те-ебя жде-ет не дож-ж-жде-ется, — сильно заикаясь, говорил он на ходу. — За-а-аби-ирай ча-ашки-та-арелки и ка-а-ати-ись!

Рядом с отгоревшим костром неподвижно стоял Джалол. Вокруг не утихал говор, двигались люди — он ничего не слышал и не видел. В целом мире лишь одно маленькое село различал сейчас отрешенный его взор — село, где не был он долгих семь лет. Быстрая речка Сим-Сим бежала внизу; по склону горы карабкались вверх каменные дома; а над рекой и домами поднимались сияющие вершины, в солнечные дни почти растворяющиеся в лазури небес. И в том селе неподалеку от норовистой той речки, в тени той высокой горы есть один дом… Его-то и различал Джалол из дальней дали своей — и с болью в сердце видел на айване