Три дня одной весны - [169]

«Скончался, да будет его место в раю», — сказал про себя тракторист Туран.

Старуха молча протянула ему кусок белой бязи. Он взял материю, осторожно подвязал старику подбородок и положил руку на его открытые глаза, в которых застыло удивление. Но опустить веки не смог.

«Господи, — подумал тракторист Туран, — недаром говорят, что, если у покойника глаза открыты, это признак того, что он был недоволен жизнью. А еще говорят, что глаза бесчестных людей… Неужели это правда?»

Старуха куда-то исчезла.

— Отец, отец, — всхлипывал Вахид.

— Не надо убиваться, сынок, мужайся, — сказал ему тракторист Туран. — Займись необходимыми приготовлениями, а я пойду за посыльным…

На улице было прохладно. На восточной стороне темного неба блестела огромная звезда, казавшаяся очень близкой.

«Утренняя звезда, — отметил тракторист Туран, — скоро рассвет». Однако тут же потянул ветерок, звезда ярко вспыхнула и сразу погасла, и вокруг будто стало темнее. «Проклятье, да ведь это Корвонкуш, до утра еще далеко». И Туран вспомнил старика. Какая-то смутная мысль пришла ему в голову, и он снова посмотрел на небо. Жизнь старика была чем-то схожа с обманчивым сиянием этой звезды. Но чем? — тракторист Туран не стал об этом думать, не хотел он об этом думать и быстро свернул в переулок, который вел к дому посыльного. Шагал он и чувствовал, что ему жаль старика, очень жаль… Потом перед глазами возник Олимов. «Кто бы это ни был, зря старался», — сказал друг. «Зря…» — невольно прошептал тракторист Туран.

Он все ближе подходил к дому посыльного и не мог понять, почему вдруг затуманились его глаза, плохо видят дорогу.

1973

Перевод А. Орлова.

ДРАКОН НА СОЛНЕЧНОЙ СТОРОНЕ

1

За городской окраиной «Москвич» резко прибавил скорость. Стрелка спидометра, подрагивая, подобралась к цифре «сто» и замерла. Асфальт метнулся под колеса широкой серо-черной рекой. Впереди струилось сизое марево, сквозь которое, дрожа и покачиваясь, проступали контуры дороги и мчащихся навстречу автомобилей. Придорожные тополя, покрытые густой вуалью пыли, слились в сплошной забор. В его редких разрывах мелькали хлопковые гряды, яркие женские платья, желтая щетина богарных виноградников, белые домики дальних селений. Встречные машины внезапно появлялись из-за поворотов, стремительно приближались и, поравнявшись, мгновенно исчезали, заполняя салон свистящим воздухом.

Жарко, очень жарко… Плотный горячий ветер не освежал. Он пах расплавленным асфальтом, пылью, бензином и минеральными удобрениями.

— Уже половина третьего. За пять часов доберемся?

Хамид сидел неподвижно, едва заметно поворачивая руль. Солнечные блики скользили по его загорелым, мускулистым рукам, коротко подстриженным волосам с редкой сединой. Его смуглое скуластое лицо с большим носом и толстыми губами казалось высеченным из темного камня. Маленькие неподвижные глаза еще больше усиливали это впечатление.

— Должны, — очнулся от глубокой задумчивости Эрадж и озабоченно посмотрел на часы. Светлолицый и худощавый, он являл полную противоположность Хамиду.

— Сколько, говоришь, километров?

— Около трехсот.

— Если все время по асфальту — полбеды.

— Дорога хорошая. Только вот ущелье… Там километров десять — двенадцать щебенки. А так все асфальт. — Большие карие глаза Эраджа оживились, но все же чувствовалось, что мысли его далеко.

— Черт бы побрал это пекло. Если бы не жара… Боюсь, что… А, ладно, доедем.

— Что-нибудь с машиной не в порядке?

— Не в этом дело, — пробормотал Хамид и, ругнувшись на некстати выскочившую собаку, добавил: — Сам знаешь, купил недавно. Не мешало бы поберечь.

— Не переживай, ремонт за мой счет. А не хватит денег, у тебя займу.

Хамид засмеялся, но ничего не сказал.

Эрадж вытащил из пачки сигарету, прикурил, сделал несколько глубоких затяжек. Было ясно, что Хамид без радости отправился в далекое путешествие. Сгоряча пообещал довезти, а теперь явно раскаивается. Эрадж не любил просить об одолжении. При других обстоятельствах он бы велел остановиться и отослал Хамида обратно. Но теперь он не мог себе этого позволить. Если бы вчера он почувствовал в Хамиде хотя бы легкое неудовольствие, то отказался бы от его услуг. Но теперь поздно. Уже три часа. Вечером нужно обязательно быть в селении и, если с отцом не произошло ничего страшного, завтра вернуться обратно. Послезавтра, в понедельник, защита. Пять лет работы над диссертацией, бессонные ночи… Только бы с отцом обошлось! Когда вдали от дома узнаешь, что со стариками не все в порядке, поневоле теряешь голову.

«А я ведь с пустыми руками еду! Купить ничего не успел», — вспомнил Эрадж и досадливо поморщился.

Весть о болезни отца застала его врасплох.

Вчера он зашел после работы на базар купить немного зелени. У выхода его окликнули. Эрадж оглянулся и увидел своего односельчанина Гаффара Лошадиные Зубы. Тот бойко торговал черешней и радостно улыбался, показывая большие и желтые, похожие на ржавые топоры, зубы.

— Угощайтесь, Эрадж-джон, — предложил он с нарочитой любезностью.

Эрадж взял ягоду, а Гаффар Лошадиные Зубы стал назойливо расспрашивать его о делах, о здоровье.

— В такую даль черешню привезли? Из собственного сада? — удивился Эрадж.