Три дня одной весны - [164]

Назар повернулся, с силой захлопнул ворота и запер их на засов.

Вскоре после этого он заболел, может от своего же дурного нрава. Туран не таил в сердце злобы, приходил несколько раз проведать больного. Приходил и вчера… и виду не показывает, что обиделся. И Рухшона, его жена, частенько справляется о здоровье Назара. Иногда даже помогает старухе по хозяйству. Внимательные, хорошие люди. А он…

Старик закашлялся. С помощью жены приподнялся на постели, сплюнул и снова улегся лицом к стене.

Чего же он хотел от Турана, этого честного и незлопамятного человека? Может быть, Рухшона тому причиной? Когда родители Рухшоны отказали сватам Назара, он как будто и не поморщился. Женскому роду нет переводу, сказал он тогда себе. Лишь бы была жена. Не Рухшона, так другая будет. Какая разница? Не может же он стать зятем всех, у кого есть дочери. И все-таки самолюбие его было задето, особенно после того, как Рухшону выдали замуж за Турана. Когда два вечера подряд со двора тракториста доносился запах плова, он кривил губы от злости, но при встрече прилагал все усилия, чтобы Туран не догадался о его чувствах. Странно! Ведь он же не любил Рухшону, да и потом не смог полюбить ни одну женщину. Тогда в чем же дело?

И вдруг старик нашел ответ. Он просто завидовал. И Рухшона тут ни при чем. Иначе почему, когда тот же тракторист Туран подружился с одним хорошим человеком, сердце опять стали терзать змеи и скорпионы? Не потому ли, что снова завидно стало?

Старик удивился, что до сегодняшнего дня ни разу даже не подумал об этом. Никогда не говорил он себе: эй, вспомни-ка свою жизнь, положи на чаши весов все добро и зло, что ты сделал, и посмотри, что из них перевешивает.

Почему-то на такие разговоры с самим собой никогда не оставалось времени. Он заботился лишь о том, чтобы удваивалось все, что у него есть. Как говорится, даже с кладбища пытался унести хоть косточку, и глаза его не могли насытиться. Всегда хотел жить благополучно, богаче других. Иных забот и не было. Зато теперь, на старости лет, у него есть все: деньги, хороший дом, большой сад, имеет корову, мелкую скотину. Есть у него сын и внуки. Короче говоря, старик ни в чем не нуждается. Только одного за ним нет — доброго имени и добрых дел. Да, только этого… Многие из тех, кого обидел Назар, уже умерли. А те, кто остался, постарели, как и он. Почти все они по разу, по два уже приходили его навестить. Завтра, если он протянет ноги, пойдут и за его тобутом[73]. Да, пойдут, обязательно пойдут. В год, когда Назар справил праздник суннат[74] для своего сына, многие жители селения не почтили его присутствием, лепешки на дастархане и плов в котле так и остались нетронутыми. Но если он умрет, все придут. Почему так устроено? Почему люди не идут на праздник к тому, кто им не по душе, а на похороны являются обязательно? Поскольку сердце твое охладело к кому-то и ты не пошел к нему на пиршество, то и на похороны не приходи! Удивительное создание человек… Как бы там ни было, он поступает благородно, когда приходит на похороны даже своего заклятого врага. Старик подумал, что иначе вряд ли бы нашлись четыре добровольца, которые завтра понесут его, Назара, тобут…

В комнату вошел сын, за ним председатель колхоза Хуррамов. Старик старался смотреть на них прямо и не мог — веки отяжелели. С болью в душе он отметил, что Султан Хуррамов не любит его, хотя и дружит с сыном. Вот уже много лет они ходят друг к другу. Вахид работает у него агрономом… Нет, не позабыл Хуррамов ту давнюю историю. Как он тогда сказал? «Товарищ Джабиров? Эту вашу бесчеловечность я не забуду до самой смерти. А после смерти и кости мои будут ее помнить». Да, эти слова старик запомнил точно.

— Как здоровье, дядя? — спокойно спросил Хуррамов, передав его жене сетку, полную отборных яблок и гранатов.

— Так себе, сынок, — с трудом ответил старик.

— А как аппетит?

Старик покачал головой.

— Хоть насильно, но что-нибудь надо поесть.

— Не могу. Желудок ничего не держит. Кажется, бог решил забрать меня, раба своего.

— Не говорите так, дядя. Не впадайте в отчаяние. Еще поправитесь, посидите в кругу внучат.

— Если бы так…

Меж тем жена расстелила дастархан.

Хуррамов выпил две пиалы чаю, посидел с полчаса, подбадривая старика, поговорил о том о сем, а потом сказал:

— Ну, мне пора, дядя. Поправляйтесь скорее.

Вахид вышел его проводить.

Когда дверь комнаты затворилась, старик вспомнил отца Султана — лудильщика Хуррама. Этот сильный, высокого роста человек никогда не упускал случая поучаствовать в конных состязаниях. В районе и во всех его селениях Хуррама знали не только как мастера-лудильщика, но и как отличного наездника. Иногда он брал на козлодрание и своего единственного сына — Султана, выпрашивал для него у кого-нибудь коня и предупреждал: «Будь внимателен, сынок!» Султан весело улыбался. Потом отец и сын присоединялись к другим всадникам и мчались туда, где подносчик туши бросал обезглавленного козла, а сам, нахлестывая лошадь, удирал подальше. Хуррам обучал сына не только лудильному делу, но и мастерству наездника. Однако Султан не смог его превзойти.

Когда началась война, Хуррам добровольно ушел на фронт. Через два года пришла повестка и Султану, окончившему школу и работавшему в колхозе. Старик хорошо помнит тот день, потому что Султан, направляясь с вещмешком за плечами в военкомат, зашел в правление к Назару и сказал: