Три дня одной весны - [154]

Ехал в кузове попутной машины, не обращая внимания на ледяной ветер, который то и дело распахивал полы халата. Он думал о себе, о своей жизни. Быстро пролетела она, словно вода в горной речушке пронеслась. Недолго ему осталось радоваться солнцу. Да, короток век человека! Что поделаешь? Всякое было в жизни. И черных дней выпало на его долю немало. Так пусть будет счастлива единственная дочь и внуки. Пусть их жизнь будет светла, как ясный день. Не дал им бог сына, не дал опоры в старости. Долго они горевали со старухой. Зато вот теперь внуки подросли. Один уже в армии отслужил, второй еще служит. Недавно прислал фотографию: подрос, возмужал. Скорее бы прошли эти десять месяцев, скорее бы вернулся. А как он на домбре играет!

Старик вдруг вспомнил о своей мечте. Когда же он сделает домбру? Успеет ли? Кто знает, сколько ему осталось — год, два… или меньше?

В тот же вечер, отогрев над уютным сандалом[69] озябшие ноги, он объявил:

— Все! Не буду больше делать ложки. Хватит с меня!

Старуха отложила шитье, ласково взглянула: наверное, поняла, что творится у него на душе.

— Тебе видней. Устал ты… — промолвила она тихо и снова принялась за шитье.

На следующее утро старик поднялся рано. Бесшумно, стараясь не разбудить жену, оделся и вышел во двор. Было еще темно. Он вдохнул полной грудью. Прохладный утренний воздух приятно бодрил. Давно уже старик не чувствовал себя так хорошо.

«Словно заново родился, — подумал он, радуясь необыкновенной легкости во всем теле. — Сейчас начну. Если будет на то божья воля, все получится. Будет у меня домбра!»

В маленькой мастерской он выбрал топор с самым длинным топорищем, нашел большой точильный камень и устроился под айваном.

И тут проснулась его старуха.

— Чего расшумелся в такую рань! Спать не даешь.

— Не лезь, женщина, не в свое дело, — проворчал старик, не отрываясь от работы.

Затем поднялся, вошел вслед за женой в дом и строго попросил:

— Ты меня сегодня не отвлекай. У меня сегодня большое дело.

Когда он остановился у одного из четырех абрикосовых деревьев, первые лучи солнца осветили верхние ветви. Это был добрый знак. Старик улыбнулся солнцу и почувствовал в себе небывалую силу. Что дерево? Он мог бы и скалу стереть в порошок.

В несколько ударов свалил дерево, быстро обрубил ветки, ловко распилил ствол на несколько чурок и не торопясь перетащил их под айван.

— Что ты натворил?! — всполошилась старуха. — Срубил плодоносное дерево… На что тебе эти чурки?

— Я сделаю домбры, женщина. Поняла? Хорошая домбра тоже приносит плоды.

— Что это с тобой на старости лет?

Старик промолчал. Разве втолкуешь женщине? Все равно не поймет.

Кончилась зима.

Прошли дожди.

Солнце с каждым днем входило в силу, щедро прогревало озябшую за зиму землю. Воздух наполнился запахами пробудившейся природы и молодых нежно-зеленых трав.

Старик перенес чурки из-под айвана на открытое место, чтобы просушить на солнце, садился рядом и часами просиживал неподвижно, предаваясь своим мыслям. В течение дня он несколько раз переносил их из тени на солнце, переворачивал, аккуратно счищал кору, нежно поглаживал и чувствовал, как тепло постепенно проникает в самую их сердцевину. Временами его охватывало беспокойство. Он боялся их перегреть, как будто это были не деревянные чурки, а малые дети.

— Видит бог, ты сошел с ума, — говорила старуха, наблюдавшая за ним с явным беспокойством.

Старик пропускал ее слова мимо ушей, улыбался и продолжал свое дело.

Наступило лето.

Старик стал готовить из козьих жил струны. Он долго возился с ними и все приговаривал: «Струны выйдут что надо». После просушки бережно уложил их в тени, подальше от глаз.

Теперь можно было и за домбру приняться, однако старик не торопился.

«Еще немного, недельку-другую», — уговаривал себя, затачивая инструменты и подготавливая в мастерской место для работы.

Рядом с домом он устроил небольшую запруду — нужно вымочить пересохшие чурки, чтобы легче было обрабатывать. Бережно опустил их одну за другой в воду. Через два дня вытащил и наконец приступил. Ничто не могло отвлечь его. С раннего утра до позднего вечера сидел, сгорбившись, на низком табурете, менял инструменты и все колдовал без устали, пока из круглых чурок не получились предметы, очень похожие на домбры.

Но это еще не были домбры. Старику же казалось, что какие-то живые существа принимают под его пальцами плавную и тонкую форму…

— Здесь все твои домбры, старик?

Он вздрогнул.

Напротив стояли два парня. Высокий рыжеволосый рассматривал его домбры. Другой, пониже, с черными кудрями, держал в руке портативный магнитофон.

— Я говорю, здесь все твои домбры? — повторил вопрос Рыжеволосый.

— Да, сын мой, все, — закивал головой старик.

— Вид у них что-то неважный.

Старику больно было слышать это.

— Что просишь?

— Сам назначай, сынок.

— Десять рублей. Не больше.

— Десять? Да за десять и чурку не купишь.

— Какое мне дело до чурок? Я домбру прошу.

— Пожалуйста, вот они. Выбирай любую.

— Да разве это домбры! Сам погляди. Ни цвета, ни блеска. Одно название…

— Ты сперва в руки возьми. Струн коснись, — перебил старик.

— Можно, конечно, но что толку. В общем, так: вот тебе десять рублей, и я выбираю. Не хочешь, пеняй на себя.