Трезвый дневник. Что стало с той, которая выпивала по 1000 бутылок в год - [13]
Тетя и дядя Джо жили в тихом тупичке с большим холмом перед домом. У них была водяная постель. Большой диван со скамеечками для ног, которые поднимались, когда тянули за деревянную рукоять. Гигантская подставка под телевизор, которая заодно служила шкафом. Их дом был похож на капсулу времени с маркировкой «1982».
У моей матери были строгие правила касательно того, столько времени мы можем смотреть телевизор и сколько сладкого мы можем потреблять. Споры в магазине, в отделе с хлопьями, напоминали попытки протащить законопроект в Конгрессе. Но моя тетя не забивала себе голову этой хиппи-ерундой. В ее доме мы питались сладкими хлопьями и пирожными от кондитерской Little Dabbie. Я до полудня валялась в ночной рубашке перед телевизором, на экране которого сменялись телевикторины и мыльные оперы. Вечерами мы собирались у экрана, чтобы смотреть фильмы.
У тети было трое детей – Джоуи, Кимберли и Скотти – и я была младшей из всей компании. Быть малышкой в такой банде – палка о двух концах. Тебя могут поднять на плечи во время нового приключения, а могут свалить на тебя что-нибудь вроде чужого пуканья. Мы сняли нашу собственную версию «Звездных войн», где режиссером и продюсером выступил мой брат, и я была готова умереть, чтобы быть Леей. Но он отдал мне роль R2D2. Мне даже не нужно было запоминать текст – просто серия случайных электронных звуков и писков.
Роль принцессы Леи досталась Кимберли, милой девочке-сорванцу с растрепанной челкой, и затея потерпела неудачу, когда она провалила съемки. Кимберли была не такой послушной, как я. Она отвечала мальчишкам, которые верили, что управляют миром, саркастически закатывая глаза. Ровесница Джоша, она предпочитала мою компанию – видимо, в желании иметь сестру и младшую подругу одновременно. Она брала меня с собой в торговый центр и рассказывала о сексе – иначе, чем делала моя мать: «Знаешь, когда два человека любят друг друга…».
Она пыталась сделать меня более жесткой. Я была мягкой и безотказной, и она сочла своим долгом подготовить меня получше для этого мира. Мы играли в такую игру.
«Я собираюсь посадить сад», – говорила она, водя пальцами по нежной коже на внутренней стороне моей руки. Ее ногти вначале едва касались меня, но, по мере действия игры, прикосновения становились все сильнее. «Я хочу взрыхлить почву», – говорила она, оставляя на моей коже розовые полосы. «Я собираюсь посадить семена», – выкручивая кожу, зажатую между пальцами. Странная игра. Девочки находят свои пути для вымещения агрессии. Почему бы просто не побить друг друга и разойтись на этом? Но вместо этого мы находимся в постоянном движении между причинением и принятием боли друг друга. Я никогда не била Кимберли, но стискивала зубы, глотала слезы и пробовала.
Я хотела быть похожей на нее: жестокой и хитрой. Хотела быть такой же дерзкой. На что это ты смотришь? Кто тебе разрешил так смотреть на меня?
Как это прекрасно – идти по миру и не извиняться за каждое неловкое движение, просто за то, что ты занимаешь в нем место.
Но лето 1984 года не было похоже на другие. Мне было почти 10 лет, а Кимберли – 14. Когда я приехала, она встретила меня в розовой майке с леопардовым принтом, туго обтягивающей тело. Глаза были подведены ярко-синим карандашом, а в ушах были розовые серьги-кольца. Все мужчины смотрели на нее, когда она шла через комнату. И она больше не улыбалась.
Она изменилась, как Оливия Ньютон-Джон в последней сцене в фильме «Бриолин», хотя и не была никогда такой игривой и забавной. Я боялась этого леопардового топа. Но во второй половине дня, когда Кимберли уходила, я забиралась в ее шкаф и примеряла эти вызывающие наряды, изучая свое отражение в зеркале, наслаждаясь причастностью к старшей школе до того, как сама пошла в пятый класс.
Кое-что еще кошмарное произошло в том году.
Были первые дни учебы, я сидела на полу в гостиной, раздвинув ноги, как любая другая девочка моего возраста – юная и свободная.
Мама и я смеялись над чем-то, но она неожиданно затихла, когда увидела это: пятно цвета ржавчины на моих любимых шортах – точно на промежности.
Она потащила меня в ванную. Осмотрела над туалетом. Мама мягко поглаживала меня по покрасневшим щекам. «Это совершенно естественно», – сказала она, хотя мы обе знали, что это не так. Мне только исполнилось 10 лет. Я уставилась на слив ванны и наблюдала, как мое детство утекает по нему.
Мое рано наступившее половое созревание продолжалось, но я смогла управлять этими изменениями. Когда у меня выросла грудь – это было в четвертом классе, – я начала прятать ее в бесформенных свитерах. Когда начали пробиваться волосы в паху, я брала бритву моей матери, чтобы сделать кожу гладкой и невинной. Но менструация потребовала нового уровня секретности.
Моя учительница однажды сказала моей матери, обсуждая то, что я сутулюсь: «Сара должна гордиться таким телом. Ей повезло иметь такие формы». Какого черта? Предполагалось, что она оценивает мои ответы по математике, а не мою фигуру. До этого момента мне не приходило в голову, что взрослые тоже могли обращать внимание на мое тело, и это означало, что все мои усилия оказались напрасными. Я могла сутулиться и кутаться в свитера, могла прятать свой позор как можно глубже, но так или иначе эта седая леди смогла разгадать мою тайну.
