Тревожный звон славы - [165]
— Александр Сергеевич, — засуетился тот, — я не вовремя, помешал?
Пушкин бросил тетрадь на табурет рядом с чернильницей, поднялся с постели, сунул нош в туфли и поправил складки халата.
— Садитесь, любезнейший... — Он всё никак не мог вспомнить фамилию. Но гость не мог успокоиться.
— Помешал!.. Не вовремя... — Он поглядывал на брошенную тетрадь.
Пушкин уловил его взгляд и небрежно пожал плечами:
— Успеется... Экая важность. — Сев за туалетный столик в углу, он принялся щёточкой полировать ногти и вдруг вспомнил: Титов, Владимир Титов.
Это был один из самых молодых «архивных» — подтянутый, весьма лощёный, весьма учёный.
— Ах, Александр Сергеевич! — воскликнул Титов. — В ваш тридцать третий гостиничный номер прихожу третий раз. Пришёл рано — вы уже уехали, пришёл поздно — вы ещё не приехали. А у меня, знаете, служба-с...
— Как она идёт? — вежливо спросил Пушкин. Титов был служащим при Министерстве иностранных дел.
— Ах, Александр Сергеевич...
— Да, да, — вздохнул Пушкин. — Я понимаю. Бедный Веневитинов! Невосполнимая утрата...
— Но тем большая нужда «Московского вестника» в вашей поддержке! — воскликнул Титов. Конечно же он был ходатаем Погодина.
— Но разве не в ваш журнал я отдал львиную часть новых своих произведений? — сказал Пушкин. — Отрывок из «Путешествия Онегина», «Одесса», тоже в недавнем номере...
— Так-то так, — согласился Титов, — но, Александр Сергеевич, кто же, если не вы?.. Не все мы...
Пушкин с полуулыбкой посмотрел на молодого человека, как и все молодые люди, подающего великие надежды. В глазах Титова светилось воодушевление. В его манерах, хотя и скромных, ощущалась определённая самоуверенность.
— Ну, хорошо, хорошо, — сказал Пушкин. — Напишите Михаилу Петровичу, что я по-прежнему предан журналу... Между прочим, как вам Петербург?
— Что ж, — ответил Титов, — служить, конечно, должно именно здесь...
— А я, знаете, как-то не привыкну, — сказал Пушкин. — Шумно да суетно... Два года в деревне были мне сущей мукой, а я чувствовал себя там здоровее... — И, скользнув по лицу Титова, взгляд его остановился на тетради на табурете.
Чуткий Титов тотчас вскочил.
— Александр Сергеевич, значит, я обнадёжу Погодина, да и всю нашу московскую братию?
Пушкин сердечно пожал руку молодому человеку.
— Никита, одеваться, — приказал он.
Сегодня был особый день. Его ожидали в родительском доме к торжественному обеду. Сегодня, 2 июня, были его именины. Приходилось торопиться. Час был не ранний. Впрочем, он и лёг-то, когда уже начало рассветать...
Сам воздух петербургских улиц был иной, чем в Москве, — он пахнул морем, а ветер с залива нёс дыхание новых стран.
Вот и Фонтанка. Он расплатился с ванькой и прошёлся по знакомой набережной. Недра Авраама были теперь не в доме Клокачёва, а в доме Устинова, не у Калинкина моста, а у Семёновского. Впрочем, новый дом был такой же, как и прежний, — с рустованным цоколем, с решётками у подвальных окон на случай наводнения, с балконами второго этажа и обширными хозяйственными постройками во дворе: кухнями, каретными сараями, конюшнями, неряшливыми лачугами для нижней дворни. Но Коломну не покидали: здесь дрова были дёшевы.
Когда Пушкин явился сюда из Москвы, первым увидел его Никита, стоящий на лестничной клетке со свёрнутым ковром в руках. Старый дядька недоверчиво посмотрел на него, поднимающегося по лестнице, вздрогнул, пристальнее вгляделся в лицо, обросшее баками, и вдруг заплакал, совершенно по-детски шмыгая носом.
— Александр Сергеевич, довелось встренуться...
И вот, по милостивому разрешению отца, Никита снова отдан ему в услужение.
Его ждали. Гостей было не так уж много: Дельвиг с молодой женой, Анна Петровна Керн, с некоторых пор неразлучная с Ольгой, непременный член семьи и давняя соседка по Коломне кузина Ивелич, несколько подруг Надежды Осиповны и несколько друзей Сергея Львовича.
Квартира вполне походила на прежнюю: парадная анфилада с дорогой старинной мебелью и жилые комнаты, бедно, даже убого обставленные.
— Наконец-то!.. В такой день... Александр!.. Le diner est servi[339]...
Несмотря на многолюдство, обширная квартира казалась нежилой. Дом пустел! Младший сын служил на Кавказе, старший, несмотря на любезность Сергея Львовича, предпочёл обосноваться в трактире, из детей оставалась Ольга — девушка под тридцать.
Первый тост, естественно, провозгласил сам Сергей Львович, и естественно, за героя сегодняшнего дня, своего старшего, всеми в семье всегда любимого, заслуга которого в отечественной литературе, между прочим, оценил сам государь! На этом известном всему петербургскому обществу важном моменте Сергей Львович остановился особенно долго.
Позади первая — тревожная, нервная — встреча после ожесточённой длительной ссоры. Впрочем, произошло так, как могло произойти только в семье Пушкиных: отец и сын обнялись и тотчас заговорили о литературных новостях. Не то чтобы память была коротка — просто вспышка раздражения была позади, а литературные новости были увлекательны для обоих. Теперь отношения сложились вполне сердечные.
— Да, да, — повторял Сергей Львович, — государь оценил талант Александра Пушкина! Что же должен чувствовать его отец? Что должен чувствовать отец, сын которого... — О ком он говорил: о себе или о сыне?
