Тревожные ночи - [40]

Таке был другом Штефана. Больше того, он любил его, как брата. Даже теперь, когда со дня смерти Штефана прошло уже около двух лет, он часто рассказывал, мне случаи из их детства, военной службы. Может быть, я потому-то и приняла его к себе в дом этим летом. Но из-за Таке я потеряла своего ребенка, так как свекор и свекровь, услыхав про Таке, тотчас забрали Тудорела к себе. Я ничего не могла поделать. По нашему закону они имели право так поступить. Зато сам Тудорел очень полюбил доброго Таке и частенько бегал к нам. Но однажды свекровь заметила это и стала стеречь его пуще глаз. Однако ребенок остается ребенком; по утрам он, махая ручонкой, кричал нам в окно:

— Добоое утро, папа Таке!

Когда Таке слышал это, у него сердце разрывалось от боли. Он любил мальчика, как любил Штефана, как любил и меня. Поднявшись со своей постели на терраске, он приветливо махал Тудорелу своей палкой, делал ему знаки, чтобы тот приходил к нам. А когда мальчика оттаскивали от окна, Таке возмущался:

— Что им нужно от ребенка?!

Думая обо всем этом, я опять прижалась к Таке и снова почувствовала силу этого человека.

— Видно, так ему на роду было написано, — проговорил Таке немного погодя. Он сокрушался, что Штефан не дожил до конца войны.

И снова замолчал, словно задремав.

Суматоха в селе постепенно улеглась; наступила предрассветная тишина. Вскоре, подобно дыханию самой земли, потянуло легким утренним ветерком. Дрогнув, затрепетали листики растущих у ворот акаций. Я почувствовала, как на мои ноги упала роса. Я еще сильнее прижалась к Таке. Он вздрогнул, повернулся ко мне и, положив руку на мои плечи, крепко обнял. Его рука покрыла меня, словно крыло орла. Так я и сидела с ним, с моим Таке, погруженным в тревожные мысли.

Спустя некоторое время я снова вспомнила о Штефане и взглянула на Таке.

— Моя мать говорила, — взволнованно прошептала я, — что после первой мировой войны некоторые пленные возвращались на родину и через десять лет…

— Было такое, — подтвердил он. Потом тихо, с каким-то раздражением проговорил: — Но Штефан не вернется… Сама знаешь это… Не может он вернуться!

Мне вроде досадно стало, что Таке лишает меня даже надежды на возвращение Штефана. А ведь я и сама знала, что Штефан никогда не вернется: уже две зимы прошло с тех пор, как я получила извещение о его смерти. За упокой несколько раз поминала. Не знаю почему, но мне иногда хотелось помечтать о возвращении Штефана. Может быть, потому, что Таке был добр и не сердился, когда я напоминала ему о Штефане. Или потому, что Штефан был моей первой девичьей любовью… Кто знает?! Может быть, этой ночью, чтобы уйти от душевного смятения, мне еще раз захотелось помучить Таке?.. Нет, конечно нет! Мне просто было досадно, что я никак не могла избавиться от мысли о возвращении Штефана. Я горько заплакала.

Таке начал терпеливо утешать меня.

— Знаешь, — оправдывалась я смущенно, — я не могу, не могу себе представить, что его нет в живых!

— Напрасно, — проговорил он, словно рассердившись, — Мертвые не возвращаются.

— Откуда ты знаешь, что он погиб? — уже раздраженно спросила я.

— Знаю, — резко ответил он. — Он умер возле меня, понимаешь?

— Так почему же ты до сих пор не говорил мне об этом?

Таке молчал. Повиснув у него на руке, я застонала:

— Ну почему, почему ты мне не сказал?

Таке словно не замечал моего волнения. Его взгляд опять остановился на изуродованной ноге. Я пыталась понять, почему Таке до сих пор молчал об этом. В голову лезли самые невероятные мысли. Мне стало не по себе. Закружилась голова. Чтобы не упасть, я прислонилась к столбу терраски. Таке испугался, подхватил меня на свои жилистые руки, положил на постель и, лаская, стал шептать:

— Мария… Мариуцэ… успокойся!

Я почувствовала, как дрожат его сильные руки, когда он неловко гладил меня по волосам. Затем огрубевшими пальцами он с трудом расстегнул крючки кофты на моей груди. Свежий воздух проник под легкую кофточку, и мне стало легче. Открыв глаза, я встретила взгляд больших, голубых, полных слез глаз склонившегося надо мною Таке. В них было столько смирения и доброты, что я почувствовала жалость к нему. От вспыхнувшего на мгновение раздражения не осталось и следа. Я ласково обвила его шею руками.

— Ну почему ты не сказал мне? — проговорила я сквозь слезы.

— Я ожидал, что ты сама спросишь меня об этом, — прошептал он, отчетливо произнося каждое слово, и пристально посмотрел мне в глаза.

Я сначала не поняла смысла его слов и с недоумением уставилась на него, но, разгадав его мысли, горько улыбнулась. Какое нужно было иметь терпение, чтобы почти два года ждать моего вопроса. Его признание укрепило мое доверие к нему. В ту ночь он стал мне ближе, чем когда-либо.

Мы легли спать на терраске. Лежа на спине, я долго смотрела в глубокое небо. Незаметно исчезали звезды. Светлело. Утренний ветерок тихо зашуршал листьями акации. Над селом все еще стояла тишина.

— Знаешь, — начал тихо Таке, — это случилось осенью сорок второго года у излучины Дона… Фронт еще был прочен. Целыми днями нас обстреливали из пушек и «катюш». Русские обрабатывали позиции, словно шинковали землю метр за метром. Наши войска, потерявшие уже немало людей от голода и мороза, поредели еще больше. Мы со Штефаном не были свидетелями наступления русских: накануне вечером нас ранило…