Тревожные ночи - [147]

— Herr Offizier! Herr Offizier! [22]

Затем раздалось четыре выстрела. Пятая пуля пробила дверь и ударилась о стену надо мной.

Чионка вскочил и нажал плечом на дверь. Она раскрылась, громко хлопнув створкой о стену. Из темного ее провала выскочил, крича, обезумевший от страха молоденький офицерик. Споткнувшись о порог, он, как мяч, покатился к ногам отступившего Чионки. За ним с пистолетом в руке гнался, как разъяренный зверь, заморыш майор. Чионка ударил его прикладом автомата в грудь, и он, охнув и обмякнув, как тряпка, рухнул на пол у стены. Я тоже вскочил с постели и хотел броситься в комнату пленных, но офицерик, который подполз к кровати, уцепился за мои ноги и не дал мне сдвинуться с места.

— Господин офицер, — молил он. — Спасите. Не оставляйте меня… Я хочу жить!

Чионка, откинув ногой качающуюся дверь, бросился в комнату пленных, дав предварительно очередь в потолок. В это время вбежали со двора бойцы. Я приказал им следовать за связным, а сам, с трудом оторвав руки офицерика от своих ног и отбросив его к кровати, кинулся к майору, который начал шевелиться, и выхватил пистолет у него из руки.

В соседней комнате на мгновение вспыхнул огонек спички и сразу погас. В дверях показался Чионка. Лицо у него было землистое, он дрожал как в лихорадке.

— Ах ты поганец! Бешеный пес! — накинулся он на майора и стал бить его кулаками, топтать ногами.

— Ты что, рехнулся? — схватил я его за грудь, боясь, что он искалечит немца.

Но Чионка вырвался из моих рук и снова бросился на заморыша.

— Тьфу! Чертов ублюдок! — плюнул он наконец и, сжав кулаками виски, с трудом выдавил из себя, все еще продолжая дрожать: — Зверь! Он их застрелил! Всех застрелил!

Когда я вошел в комнату немцев, только один из них еще дышал, борясь со смертью. Вся его грудь была залита кровью. Часовой поднес зажженную спичку к его лицу, и я увидел его глаза — они уже начали мутнеть. Остальные три офицера были убиты наповал — пули пробили им головы. Комната вдруг закружилась у меня перед глазами, я задыхался и, выбежав во двор, без сил опустился на каменную ступеньку лестницы.

Так, с поникшей головой, закрыв лицо руками, почти теряя сознание, просидел я не знаю сколько времени.

Очнулся я окончательно, когда уже стало светать. Возле неподвижно стоял часовой, на полу спал, свернувшись в клубок, подросток-офицер. Восток разгорался все ярче, всходило солнце и вдруг осветило все кругом сияющим победным светом.

— Что с майором? — спросил я.

— Здесь он, господин младший лейтенант! — ответил мне из комнаты связной.

— Чионка, — приказал я, дрожа всем телом. — Запри его в комнату с убитыми. Иди на двор, собери пленных, расскажи им все.

Чионка отправился выполнять приказ. Вот треснула захлопнувшаяся дверь, щелкнул в замке ключ, прозвучали шаги на дворе, на улице. Я снова закрыл лицо руками. Я чувствовал себя опустошенным, обессиленным… Проклятый майор не выходил у меня из головы. Я буду судить мерзавца перед его солдатами… И расстреляю. Расстреляю тут же перед ними!

В это мгновение офицерик проснулся и повернул голову ко мне. В это сияющее раннее утро его лицо казалось особенно юным.

— Сколько тебе лет? — спросил я его.

— Семнадцать, — ответил он дрогнувшим голосом и с грустью добавил: — В этом году я перешел бы в последний класс.

Я не мог удержаться и погладил его мягкие шелковистые волосы. Юноша, осмелев, посмотрел на меня доверчиво своими чистыми голубыми глазами.

— Знаете, — прошептал он, — не один майор виноват. И убитые виноваты… Они вместе решили, чтобы он застрелил их…

Я жестом попросил его замолчать, снова почувствовав отвращение… Позднее я спросил его:

— Почему скрыл майор от бойцов приказ о капитуляции?

— Он хотел перейти с отрядом демаркационную линию… В американскою зону, — ответил он.

Вскоре пришел Чионка и доложил, что пленные собрались во дворе. Я встал, оправил на себе одежду, велел ему принести фуражку и ремень и спустился во двор. Офицерик тоже поднялся и покорно двинулся за мной. Только сейчас заметил я, что он ранен — одна рука у него была на перевязи.

— Приведи майора, — коротко бросил я Чионке.

Пленные ждали меня, построившись в каре, как всегда, безукоризненно четко. Царила глубокая тишина. Весть о злодеянии майора еще сильнее омрачила их лица — они казались землистыми. Солдаты стояли выпрямившись, подтянутые, стараясь выглядеть бодрыми, но во всем их облике чувствовалась усталость и изможденность.

Собрались во дворе и мои бойцы, девятнадцать человек, — все, что осталось от моей роты, с которой отправился я на войну. А за ними кони грызли удила и нетерпеливо перебирали ногами, готовые в путь…

У ворот толпились крестьяне — мужчины, женщины, дети. Некоторые из них взобрались на стену.

Я смотрел на пленных, на их запавшие, серые лица, в их глаза, глядевшие на меня из-под темных стальных касок хмуро и печально. «О чем они сейчас думают?» — мелькнула мысль. Но в это мгновение я услышал за своей спиной торопливые шаги. Ко мне спешил Чионка, один. Он был бледен, руки у него тряслись.

— Он повесился, господин младший лейтенант, — выпалил он испуганно. — На ремне… Привязал к дверной щеколде…