Тревожные ночи - [146]

Постепенно смолкли вечерние звуки. Умиротворяющая тишина опустилась на дом и село. Я устал, и мне очень хотелось спать. И все же я не мог сомкнуть глаз, хотя и знал, что сон необходим мне для восстановления сил — кто знает, что готовит мне завтрашний день! Окружающая тишина вновь пробудила во мне тревожные мысли. Я никак не мог выкинуть из головы заморыша майора и немецких офицеров, которые скрыли приказ о капитуляции.

Сколько времени намеревались они еще идти? И куда? Действия этих офицеров были для меня так непонятны, казались настолько бессмысленными, безумными, что меня снова охватило отвращение. Я отдавал себе, конечно, отчет в том, что именно фашизм довел их до этого безрассудства и цинизма… «Но в конце концов, — сказал я себе, — одного нашего батальона было бы достаточно, чтобы расправиться с ними в течение получаса! Так на что же они тогда рассчитывали? А может быть, они вообще ни на что не рассчитывали? — ответил я сам себе. — Действовали тупо, бессмысленно, как бессмысленны были и эта война и сам фашизм?»

Я чувствовал, что и Чионка не спал. Он, как и я, все время ворочался.

— Как ты думаешь, — спросил я его, — почему офицеры скрыли приказ о капитуляции?

— А черт их разберет! — ответил он нервно, выдавая тем, что и сам ломал голову над этой загадкой. — Спите, господин младший лейтенант. Скоро утро.

Сам он, однако, никак не мог успокоиться и, уже засыпая, я все еще продолжал слышать его сердитое брюзжание.

— Зверей, вот что сделал из них Гитлер! В камень превратил он их сердца. Один требует справку, чтобы вести собственных солдат в плен… Другой бегает помешанный по покинутым окопам и кричит истерически, что нельзя подпускать большевиков… Третий, еще совсем юнец и именно потому, может быть, сильнее цепляющийся за жизнь, изрешечивает фотографию Гитлера, в которого до того верил, как в бога… А этот заморыш, подлец, продолжает вести людей по пути жестокости и обмана…

Дальше я уже не слышал, что он бормотал. Его гневные слова успокоили мои смятенные чувства, и я наконец заснул. Разбудил меня среди ночи лошадиный топот. Всадник остановился на дороге у нашего дома.

— Вы пятая? — услышал я его голос.

— Мы, — ответил часовой у дверей.

Я хотел подойти к окну, но Чионка опередил меня.

— Вас ищет вестовой, — доложил он и, надев фуражку, вышел во двор. Сквозь оставленную им полураскрытую дверь я мог наблюдать все, что там происходило.

— Эх, сколько времени я вас ищу! — с облегчением произнес всадник, соскакивая с коня. — Целых два дня гоняюсь за вами!

Он стал не спеша отряхивать с себя пыль, попутно рассказывая о том, что пришлось увидеть в пути. Сообщил о встрече с нашей колонной пленных, смеясь рассказал о трех чехах, все еще ждавших на шоссе прихода наших частей с заготовленной приветственной речью… Говорил он и с пленным немецким капитаном, который тыкал ему в грудь бумагу, чтобы он не принял его бог весть за кого, тогда как он вел, имея на руках справку румынского командира, своих бойцов в плен… Выпив затем целую флягу воды, вестовой потребовал, чтобы его провели ко мне.

— Говори мне, я передам! — заспорил с ним Чионка.

— Не могу, — не соглашался тот. — У меня пакет. Приказано передать в собственные руки.

Я сел на край постели и, не приводя себя в порядок, приказал ввести вестового. Он вручил мне запечатанный конверт, который я вскрыл тут же, признаюсь, не без тревоги.

Я прочел приказ при свете спички, которую Чионка держал передо мной, и, закончив, невольно бросил взгляд на часы. Нам приказывалось прекратить преследование и идти на соединение с русскими. Их танковая колонна ожидала нас к десяти часам утра в лесу, находящемся всего в восьми километрах от села, где мы сейчас были. Советские части, следуя по другой дороге, обогнали нас и уже вышли к демаркационной линии.

Ясно, что после такого сообщения никто из нас больше не сомкнул глаз. Весть мгновенно долетела и до бойцов, вызвав всеобщее ликование. Я снова улегся на постель, подложив руки под голову. Чионка тоже растянулся на одеяле. Царившая кругом тишина казалась мне теперь легкой, невесомой, как пушинка. Ее не нарушали больше и пленные с соседнего двора; измученные всем пережитым, они притихли. Тихо было и в комнате, где были заперты офицеры, из нее доносился только легкий храп. «Спят, — подумал я. — Хорошо, что им удалось заснуть. Может быть, сон прочистит им мозги!» Незаметно заснул и Чионка. И казалось, что во всем мире бодрствовали только я и часовой, стоявший на страже у дверей… Я обдумывал, что мне предстояло сделать завтра. Теперь я имел возможность выделить несколько человек на конвоирование пленных. А с остальными мы двинемся навстречу передовому советскому отряду… Я ясно представлял себе, как произойдет эта встреча…

Дадим на радостях несколько залпов в воздух. Обнимемся… Обменяем наши сигареты и ром на русские махорку и водку. Посидим рядком, покурим вместе. Побеседуем, помечтаем о том, какова будет жизнь после войны…

Так, витая в грезах, я не услышал, как начался шум в соседней комнате. Когда я очнулся, оттуда неслись вопли и стоны. Кто-то отчаянно дубасил кулаками в дверь, взывая ко мне: