«Бибер» шёл полным ходом. Теперь уже невозможно было отвернуть. И в эту последнюю секунду Мерца вдруг охватил ужас! Нет, он не хотел умирать сам! В глубине души он всегда верил в чудо, в спасение. Он закричал, теряя сознание от страха.
Удар в грудь отбросил его назад. Перед глазами вспыхнул багровый шар. Мерц задохнулся от нестерпимой жары. И сразу же всё исчезло. Стало темно.
«Бибер» вместе с двумя торпедами врезался в тральщик.
* * *
О гибели тральщика мне сообщили по радио. Через сорок минут большой охотник застопорил ход в том месте, где произошел взрыв. От корабля ничего не осталось. Торпеды разметали его. Из экипажа уцелело несколько человек. Их далеко отбросило взрывной волной. Контуженные, оглушенные, они были подобраны подоспевшими катерами.
Майора Астахова среди них не оказалось.
Я смотрел на черную воду, ставшую могилой для моряков, вспоминал знакомые лица. Я знал командира тральщика, пожилого помощника, сигнальщиков, радистов. Простился с ними совсем недавно. Собственно говоря, на тральщике вместе с Астаховым должен был остаться и я. И ведь уходил отсюда, думая, что иду навстречу опасности.
Я курил одну папиросу за другой, машинально доставая их из пачки. Из той пачки, которую три часа назад положил мне в карман майор Астахов.
На следующий день немецкие разведывательные самолеты настойчиво пытались прорваться к заливу. Фашисты хотели узнать, каковы же результаты нападения диверсантов. Взорваны ли крейсера и линейный корабль. Наши истребители сбили разведчиков.
Пять «биберов» послали фашисты атаковать базу флота. Из них два подорвались на минном поле, один был таранен большим охотником и один расстрелян ныряющими снарядами. До входа в залив сумел добраться только лейтенант Мерц.
Вероятно, немцам удалось каким-то путем узнать о плачевном исходе операции, на которую они возлагали большие надежды. Фашисты не решились предпринять новое нападение. Флотилия смертников вскоре покинула Северную Норвегию и возвратилась в Германию.
Через некоторое время в штабе флота состоялся разбор боевых действий. После разбора мы остались вдвоем с адмиралом. Разговор шёл о моем предстоящем отъезде в Москву. И уже под конец беседы адмирал, пригладив вихор, сказал негромко:
— Жаль Астахова. Людей жаль. Но по совести говоря, я думал, что диверсанты принесут нам больше вреда. Вы же знаете, сколько неприятностей причинили они англичанам. А тут сорвалось у них. — И, поднявшись с кресла, адмирал добавил резко: — Какие они к черту «морские дьяволы»! Слишком уж громко. «Мокрые курицы» — это вернее будет.
Из штаба я отправился на квартиру Астахова. У него не было родных. В доме собрались его товарищи по службе. Мы сели за стол вчетвером. Рядом со мной стоял пятый стул, на котором обычно сидел Астахов. Мы выпили за майора, за светлую память о нём.
Вместе со мной уезжала с Севера Марья Никитична Кораблева. Ей тяжело было оставаться одной в поселке, в пустом доме, где всё напоминало о старом Захарии. Она ехала на Урал к сыну, и я вызвался проводить её до Москвы.
В вагоне было холодно, сквозь щели дул ветер. Я помог Марье Никитичне устроиться на полке, накрыл её пальто, а сверху ещё шерстяным платком. Потом вышел в тамбур. Сыпал колючий снег. Ветер крутил поземку. С одной стороны вагона теснились крутые скалы, с другой — тянулась извилистая долина реки Колы, и поезд бежал, следуя её изгибам.
В тамбуре стояли двое солдат-фронтовиков с зелеными погонами. Через плечо у обоих перекинуты автоматы. Вероятно, солдаты готовились выйти где-то на ближайшей станции.
Война продолжалась. Я ехал в Москву. Впереди была встреча с женой, с дочкой. А мысли уже забегали дальше: куда, в какие края бросит теперь меня судьба, или, выражаясь точнее, приказ начальства? Я думал, что мне придется ещё встретиться с немецкими смертниками. Думал — и не ошибся. Но об этом я расскажу в другой раз.
