Тревожная вахта - [26]
Кораблева повели по пустынной улице поселка. Капитан шагал впереди, зло повизгивал под его сапогами сыпучий свежевыпавший снег. Было темно и морозно. Ни месяца, ни звезд не видно на затянутом тучами небе. Шли быстро — всем было холодно, старались согреться. По узкой крутой тропинке зигзагами поднимались вверх. На склоне сопки там и тут черными пятнами проступали не занесенные снегом камни. Чем выше, тем чувствительней становился ветер, проникал под одежду, остужал тело. У Кораблева занемело ухо. Хотел потереть его плечом, но не стал, подумав: зачем это?
Солдаты переговаривались отрывистыми, короткими фразами: похоже — ругались. Их раздражало, что старика надо вести так далеко. Несколько раз Захария Ивановича ткнули в спину. Он промолчал — нужно было держать себя спокойно, чтобы не насторожить немцев.
Наконец подъем кончился. Тяжело дышавший капитан, повернувшись спиной к ветру, прикурил сигарету. Кораблева поставили на краю обрыва. У его ног зияла черная пропасть, он подался телом вперед, боялся пошевелиться, чтобы не поскользнуться.
Далеко внизу размеренно плескались волны: был штиль, и вода мягко накатывалась на гранитную стену обрыва. Особый, свежий и горьковатый запах поднимался от воды. Этот родной, привычный запах щекотал ноздри старика, и поэтому, наверно, навернулись на глаза Кораблева слезы. Он мотнул головой, стряхивая их, чтобы не видели враги, не подумали, что он плачет.
Солдаты торопливо выстраивались в десяти шагах от него, утаптывали ногами снег. Капитан Циммерман расстегивал кобуру пистолета.
«Ну, ребятишки мои, не поминайте лихом, — мысленно произнес Захарий Иванович. — И ты, Марья, прости, ежели обижал когда. Не по злу ведь… На Урал бы ей, к Гришке уехать, чего ж теперь дома-то одной…» — подумал он и усилием воли заставил себя не вспоминать больше о доме. Слишком мало осталось у него времени — солдаты уже вытянулись ровной шеренгой.
— Господин капитан, — позвал старик, и голос его дрогнул от внутреннего напряжения, от сильного волнения: только бы подошел, не струсил фашист.
— Чего тебе? — спросил Циммерман. — Ты чем-нибудь недоволен? Мы расстреливаем тебя с почетом. Или ты хочешь сфотографироваться ещё раз? — засмеялся капитан.
— Воля ваша, господин капитан. Только напоследок сигаретку бы мне, затянуться разок. Не откажите. За ваш орден не откажите…
— А ты дипломат, старик! Возьми, только быстро. Одна минута. — Капитан подошел к нему, держа в левой руке пистолет, правой сунул в рот старика недокуренную сигарету. — На! Опали свою бороду, — снова засмеялся Циммерман, дохнув в лицо Захария Ивановича спиртным перегаром. И в ту же секунду Кораблев, развернувшись, со всей силой ударил его плечом. Капитан пошатнулся, но удержался, балансируя на краю обрыва. Старик, теряя равновесие, ударил его ещё раз — головой, и оба они полетели в пропасть.
Пронзительный, полный ужаса крик капитана оборвался в плеске морской волны.
Так рассказывают о смерти Кораблева норвежские рыбаки, люди суровые и неразговорчивые, не любящие преувеличивать. Я не знаю, где в этом рассказе кончаются факты и начинается легенда. Во всяком случае, после той ночи никто из норвежцев не видел больше черного капитана. А память о мужестве русского старика до сих пор жива среди тамошних рыбаков.
БОЙ С НЕВИДИМКАМИ
У нас не было никаких оснований ожидать появления «морских дьяволов» именно в эту ночь. Авиаразведка не обнаружила ничего подозрительного. Из штаба не поступало новых сведений и указаний. Всё шло своим чередом.
Тральщик наш стоял на якоре у входа в залив. Ближе к скалистому берегу — два больших охотника, выделенные в резерв. Третий БО медленно курсировал от одного берега до другого, то исчезая в темноте, то появляясь вновь.
В эту ночь была моя очередь дежурить. Поздно вечером мы с Астаховым пили чай в маленькой кают-компании. Майор только что спустился с мостика. Замерзший, красный, он грел о стакан короткие толстые пальцы. Он был доволен тем, что попал в тепло и сможет теперь выспаться в каюте.
Астахов прихлебывал крепкий, почти черный, чай и грыз маленькие соленые сухарики. Такие сухарики давались обычно подводникам, но хозяева тральщика где-то разжились ими и щедро угощали нас. Майору сухарики очень нравились. Он набивал ими карманы, отправляясь на дежурство, они лежали там вместе с папиросами. Даже курил меньше — рот занят. А сейчас Астахов, улыбаясь, говорил мне, что после этой операции обязательно познакомится накоротке с подводниками.
— Может, курить брошу, — сказал он. — Только бы сухарей таких на берегу раздобыть.
О деле мы не вспоминали вслух. Мы думали о нём непрерывно, подчинили ему всё. Хотелось хоть десять минут посидеть вот так в тепле, при свете и отдохнуть, болтая о пустяках.
Потом майор ушел в каюту. Я надел валенки, а поверх шинели — полушубок. Его выдал нам на двоих интендант тральщика. Мне полушубок был короток, а майору — чересчур длинен. Снарядившись для вахты, я поднялся на мостик.
Ночь выдалась такая, какие редко бывают в этих краях. Ни ветра, ни тумана, ни облачности. И мороз не слишком сильный, градусов на пятнадцать. После светлой кают-компании тьма вначале показалась мне слишком густой. Небо усыпано холодными большими звездами. Вверху они примерзли намертво. А внизу, на черной воде, колыхались, зыбились их отражения. Под палубой, в недрах тральщика, глухо работали какие-то механизмы. Только эти звуки нарушали первозданную тишину, настолько глубокую, что даже слышно было, как позванивает разреженный морозный воздух.
