Тревожная ночь - [16]

Поликарп Филиппович шел, отвечая аплодисментами на бурные рукоплескания своих юных друзей. А его друг Минька шел рядом с ним, думая о том, когда же и он будет приходить на ДЖД не как гость, а как хозяин. Так, как сюда приходит его брат Женька и другие юные железнодорожники. И еще Минька думал о том, как хорошо, что Поликарп выздоровел. Одним словом, хорошо было у Миньки на душе. Разве мог он в то утро предполагать, какие тяжелые события ждут его впереди?

22

Прошел год с тех пор, как болел Поликарп Филиппович. Снова белым-бело за окном. Снова мороз разукрасил окно затейливыми узорами. Тишина. Где-то поет петух. Взошло солнышко, чуть потеплело, оттаяли морозные занавески, и за окном зачастило:

«Кап-кап… кап-кап…»

Точно часы секунды отсчитывают.

Минька сидит в большом кресле Кныша, поджав под себя ноги, как турок.

Обычно по утрам Поликарп Филиппович пьет чай с баранками.

Баранки висят на стенке большим ожерельем. Чай вкусный, душистый, сладкий.

Поликарп Филиппович спрашивает:

— Хочешь, развяжу? Целую баранку дам?

— Нет. Так интереснее — из связки ломать. А почему на календаре черные полоски?

— Траур. В этот день умер Ленин.

— А ты, Поликарп, помнишь?

— Помню. Вызывальщик в ту ночь сильно стучал мне в окно.

— А кто это вызывальщик?

— Должность такая была. Телефонов у машинистов и кочегаров не было. Если срочно человек нужен, к нему шел вызывальщик. А в ту ночь, помню, морозище был лютый. Окна были наглухо замазаны. Вызывальщик крепко стучал, пока разбудил.

— Зачем разбудил?

— В партийный комитет срочно вызывали всех коммунистов.

— И ты пошел?

— Конечно, пошел. Собрались мы все: машинисты, кочегары, смазчики. Кто прямо с паровоза, кто со склада — черные от угля. Секретарь парткома прочитал нам телеграмму из Москвы:

«Двадцать первого января в шесть часов пятьдесят минут вечера умер Владимир Ильич Ленин».

— Ты плакал?

— Плакал… — Поликарп Филиппович подвинул Миньке чашку. — Ты пей чай-то? Хочешь, горячего налью?

— Не. Не хочу. А кто у нас теперь за Ленина?

— Партия.

Минька вздохнул:

— Это хорошо. Партия никогда не умрет. Правда?

— Правда… Слышишь, Минька, скорый прошел? Мне пора начинать собираться. Сегодня будем тепловозик обкатывать после ремонта.

— Я к тебе приду, Поликарп.

— Не надо. Скользко очень. Слышишь капель: «кап» да «кап», «кап» да «кап». Как в апреле…

— Все равно приду…

Они вышли вдвоем и постояли на крыльце, где дороги расходились: Миньке налево, домой, а Поликарпу Филипповичу направо, к станции Малые Березки.

Кныш достал из кармана часы, щелкнул крышкой:

— У меня еще есть время. Смотри, Минька, весна в январе. Чудо!

— Что? Чудо? Поликарп, а ты мне дашь слово коммуниста?

— В чем?

— Ну, скажи, дашь!

— Если смогу выполнить, дам. Только скажи — что?

— Сможешь. Только дай слово коммуниста. Я знаю, что его нельзя не выдержать, ни за что нельзя. Правда?

— Правда.

— Так вот, дай мне слово коммуниста, что, если будет война, ты не будешь отдавать мне свой хлеб — ни крошечки.

— Минька, ты что?

— Не перебивай. Я знаю: в одной книжке мне мама читала, как Ленин встретил ребенка, когда была война, и узнал, что мама у этого ребенка умерла. Она отдавала своему ребенку свой хлеб, а сама умерла… Ну, я пошел, Поликарп. А ты помни, что дал мне слово. Не забывай!

…Далеко за соснами прошелестела электричка. Ветер прошуршал снеговой пылью. Минька шагал по направлению к своему дому, как обычно, в нахлобученной на уши большой шапке, в длинном, до пят, пальто. Рукава у Минькиного пальто длинные. И он размахивает ими при ходьбе, как солдат на параде.

23

Тепловозик проходил по второму километру там, где детская дорога идет мимо запасных путей большой железной дороги.

За рычагами управления сидел Толя Сечкин, а Поликарп Филиппович стоял рядом, приглядываясь и прислушиваясь к тому, как идет локомотив. Вблизи узкой колеи, по которой медленно шел тепловоз, гремела, звенела, свистела обычная утренняя суета станции Большие Березки. Маневровый тепловоз сновал туда-сюда, подталкивая вагоны. Цокали связки. Играл рожок стрелочника, заливисто свистели составители.

Шум с маневровых путей доносился и сюда, на тепловозик. А еще тут было слышно, как за простенком дышит машина, как движутся маслянистые поршни и вращаются валы. Легким движением рычага Толя ускорял это вращение, и тепловоз набирал ход.

— Тише! — командовал Поликарп Филиппович.

От чуть заметного движения Толи тепловоз плавно замедлял ход.

— Песочек, — приказывал Кныш.

И Толя отвечал:

— Даю песочек!

И на рельсы перед колесами тепловоза сыпались две струйки песка, и это спасало поезд от скольжения по обледенелым рельсам.

Да, в то утро железнодорожникам на станциях Березки, и Большие и Малые, было трудно работать. Снег подтаивал, а ветер тут же превращал его в лед. И рельсы от этого и шпалы блестели, точно их покрыли прозрачным лаком.

Трудно было идти Миньке в такой гололед. А шел он к Поликарпу Филипповичу. Вот и переход через пути. И так-то Минька не любил карабкаться по крутым ступенькам перехода, а тут еще гололед. Люди поднимались и спускались по лестницам, боясь хотя на миг от перил оторваться. Не лестница, а каток.

«Нет, — решил Минька, — сделаю, как Женька: спрыгну с платформы и побегу прямо через пути».