Тревоги души - [4]

Картина получалась такая дикая, невозможная, что я покраснел от волнения… Подумать только: важный, суровый отец предлагает утку Маше. А кухарка смеётся в фартук, по обыкновению…

– Вот видишь, как это невозможно, – произнёс Коля, прочитав на моём лице то, что я думал. – Мы богатые… И потому, кажется мне, так нельзя. Мама не должна мучить Машу, – а другое нам нельзя. У Сергея иначе и им можно. Они богатые, но другие…

– Но всё-таки, Коля, я Машу жалею, – неуверенно возразил я, – а всё же правда, что и хочется, и не хочется посадить её рядом с нами. Я ничего не понимаю.

Совершенно спутанный новыми вопросами, я беспомощно посмотрел на него.

– Что это с нами делается? – прошептал он. – С тех пор, как мы познакомились со Странным Мальчиком, а теперь с Сергеем, вся наша жизнь перевернулась. Можно с ума сойти, – с отчаянием вырвалось у него. – Папу разве спросить?

– Папа сам ничего не знает, – хотел я сказать, но устыдился и сделал виновными не себя, не папу, который ничего не знает, а Странного Мальчика, Сергея, его мать…

– Не нужно была слушать никого, – вдруг возненавидев их, вскричал я. – Всё было хорошо, пока их не было, а теперь нужно думать, но подумать ни о чём нельзя. Милый Коля, прогоним их, умоляю тебя. Вот так. Скажем – не было Странного Мальчика, – нам казалось, – не было ни Сергея, ни его матери, – нам казалось, и этого лета не было, – нам казалось. И опять по-прежнему заживём. Вот я уже Машу не люблю, честное слово, – ненавижу её. Она горничная и не стоит, чтобы я думал о ней. Папа богатый и выгонит её, возьмёт другую, и все будут нас бояться. Позови наших милых, дорогих карликов. Умоляю тебя, милый Коля, позови их. Расскажи опять про пленницу и пусть она будет теперь похожа на Настеньку. Снова заиграет та славная музыка, которую только мы знаем. Посетим заколдованное царство, где в цепях томятся дорогие наши люди. Коля, Коля, как я несчастен! Я не знаю, что со мной. Чего я хочу, если бы я знал, чего я хочу?!.

– Павка, что с тобой? – крикнул он с ужасом, подхватив меня.

Но я уже не знал и не помнил, что было дальше. Все душевные томления, которые я пережил в последнее время, все противоречия, нахлынувшие на меня сразу, со всех сторон, чувство бессилия и страх перед чем-то роковым и неизбежным, вдруг ударили меня всей своей тяжестью, и я не выдержал…

Когда я пришёл в себя, подле меня сидели мама и бабушка и, увидев их, я начал неистово хохотать, потом плакать и, плача и хохоча, я кричал: «мама, скажите, отвечайте, братья ли все люди? Бабушка, милая, родная, нужно ли любить бедных, – не любить богатых?»

Мама ломала руки от страха и пронзительно взглядывала на бабушку, убеждённая, что я схожу с ума, и как будто меня отрывали от неё, чтобы увести навсегда, крепко прижимала к себе, страстно целовала, а бабушка, словно благословляя, положила руки мне на голову и что-то шептала.

– Да, да, – всё смеясь и перебивая себя всхлипыванием, повторял я, – я хочу знать правду, правду.

– У него был дурной сон, – догадалась, наконец, бабушка.

– У него был дурной сон, – повторила мать, внезапно обрадовавшись. – Бедный, нежный ребёнок мой, как мне его успокоить… Маша, сбегай за малиной.

Я вдруг замолчал. У меня был дурной сон. Милая, добрая, крепко любимая мама, как далека ты была в ту минуту от меня! Ты была моей родной, ты считала себя моей, я называл тебя своей, – но ты была мне чужой, незнакомой, новой. У меня был дурной сон, родная, и он уже не прекращался никогда; драгоценные семена, брошенные в меня новыми товарищами, не совершенно погибли. Они долго лежали во мне, созревая с моими силами, и много лет спустя расцвели и распустились. А тогда – в ту минуту мы ещё дальше стали друг от друга. Кто был виноват…

Но пока это был дурной сон, и потому меня напоили малиной, уложили, накрыли тремя одеялами и, задыхаясь под ними, я думал, думал… К вечеру я оправился. Папа сидел с нами, был ласков, как на Волнорезе, смешил нас, рассказывал о своём детстве. Я уже не осмелился возбуждать вопросов и, притворившись дурачком, беззаботно смеялся, и мать, глядя на меня, сияла от счастья. Но когда они ушли, я сделал старый знак Коле, и он позвал своих карликов. И в эту ночь, при звуках щемящей музыки, мы снова отправились в путешествие и посетили наших людей в заколдованном царстве. О, как много ужасного, жестокого я видел там. Как жил, как горел! И моё маленькое сердце, быстро колотившееся, страстно рвалось из груди, чтобы криком своего возмущения и печали помочь погибавшим, согреть их своей кровью. Может быть, и это был дурной сон. Может быть. Я жил в ту ночь – я был человеком…