с предельным мастерством — кратко, скупо и четко, как эссенцию, как жемчуг, показать его человеку — вот задача, вот цель, вот честолюбие мое…»
Дважды сызнова начинался творческий путь Юрия Слёзкина, его жизнь в литературе. Сегодня, спустя почти семь десятилетий после смерти писателя, его литературное наследие возвращается к новым поколениям читателей. Наступает третья жизнь.
Составитель выражает глубокую благодарность РГАЛИ, который на протяжении тридцати лет предоставлял возможность пользоваться хранящимися там рукописями. Особая признательность вдове писателя Ольге Константиновне Слёзкиной (1895—1981), еженедельные встречи с которой в течение десятка лет позволили мне хорошо постичь личность, творческие устремления Юрия Слёзкина, а предоставленные ею дневники, альбомы, книги дали возможность ощутить ту творческую атмосферу, которая и была смыслом жизни Юрия Львовича Слёзкина. Большую роль для реализации проекта сыграли многочисленные беседы с сыном писателя доктором исторических наук Львом Юрьевичем Слёзкиным, который с готовностью отвечал на все мои вопросы, возникавшие по мере работы. И ему я буду всегда благодарен. Неоценимо участие в осуществлении настоящего издания внука писателя Юрия Львовича Слёзкина, крупного ученого-историка.
И наконец, с восхищением отмечу энтузиазм и самоотверженность редактора книги Аллы Владимировны Безруковой. Низкий Вам поклон.
P. S. Кажется, сказано достаточно. И все же хочется привести еще одну запись из дневника, сделанную в самые грозные дни войны. В этих простых словах понимание не только жизни, но и задач литературы, служению которой посвятил себя Юрий Слёзкин:
«24 апреля 1943 года
Как далека от жизни наша современная литература со своими писаными героями, верными женами, бескорыстными энтузиастами труда, благородными отцами и любящими детьми. Конечно, есть и те, и другие, и третьи, но они, как и всегда это было, в меньшинстве и не ими определяется течение нашей жизни, не с ними сталкиваешься в повседневном быту, а главное — не они должны служить моделью для писателя, который зовет к лучшему. Напрасно думать, что читатель следует доброму примеру, идет за образцом — ему нужно показать его собственную изнанку, чтобы он понял, как она неказиста, и смутился бы. Никогда сусальная, восторженная литература ничему не учила и никого за собою не вела. В такой литературе всегда что-то есть подхалимское, прилизанное, лакейское, и ее так и воспринимает читатель — пренебрежительно и свысока… Потому что всего легче поверить тому, что ты хорош и, обольстившись лестью, признать себя выше того, кто льстит тебе.
Уважают жесткое, суровое слово правды. А нет такого идеального человека, о котором такой правды не скажешь. Все мы — ничтожны перед тем образом Человека, к которому стремится человечество. И задача писателя быть глашатаем этого стремления, а не свадебным генералом».
И наконец, мнение писателя — нашего современника Вячеслава Пьецуха, полагающего, что укрытие от читателей писателей, подобных Слёзкину,— преступление против человечности: «Ведь когорта таких писателей, как тот же Заяицкий, Слёзкин, Клочков, Романов, может составить честь и славу какой-нибудь просвещенной нации, и она будет веками поклоняться этому пантеону, а у нас нормальный читатель о них даже и не слыхал» [20].
