Третья жизнь - [9]

Конечно, можно возразить: автор хотел похвалить самого себя, возвыситься в собственных глазах. Однако подобное возражение возможно лишь тогда, когда мы заведомо видим в Слёзкине обвиняемого. Он кристально чист и честен перед собой. Он писал дневник для себя.

Что же касается дальнейших отношений Слёзкина и Булгакова, то пусть короткие дневниковые записи скажут сами за себя. Заметим: о том, что Булгаков когда-нибудь станет классиком, Слёзкин не подозревал, он относился к нему как к своему коллеге и другу:

«16 ноября 1939 г.

Звонил Булгакову, узнав о его болезни. У него склероз почек, он слепнет. Такое несчастие невольно заставляет забыть о многих его недостатках и провинностях в отношении меня. Как-никак он давний мой друг и талантливый человек. Подошел к телефону сын его жены. Михаил Афанасьевич лежит, его жена больна ангиной. Я передал свой привет. Через некоторое время звонок. Говорит снова детский голос, от имени отца благодарит за память и очень просит заглянуть к нему, когда поправится мама…

3 декабря 1939 г.

Звонил Булгаков из санатория Барвиха. Благодарил за память. Он поправляется, зрение восстанавливается. Три месяца он ничего не видел.

11 марта 1940 г.

Сегодня узнал от Финка — умер Михаил Афанасьевич Булгаков, 49 лет. Много месяцев страдал. Одно время чувствовал себя лучше, вернулось зрение, а перед смертью снова ослеп. Так и не удалось с ним встретиться, как условились — после Барвихи. Большая часть его рукописей не увидела света. Два романа, четыре пьесы. Прошел всю свою писательскую жизнь по обочине, всем известный, но „запретный“. Его „Дни Турбиных“ держатся на сцене дольше всех советских пьес. Грустная судьба. Мир его праху.

15 марта 1940 г.

В „Лит. Газете“ 15 марта появился приложенный здесь некролог о Булгакове. Впервые о нем написана правда. При жизни — был успех у читателей и зрителей и бесконечный поток ругани на страницах газет и теа-журналов.

Пьесы „Пушкин“ и „Дон-Кихот“ принимались и много лет не ставились под нажимом критики и театральных заправил».

Здесь следует говорить не о зависти, а о глубоком уважении к другу и о проницательности Слёзкина: ведь он первым увидел талант в молодом литераторе, поддержал его, а потом радовался его успехам.

Критика порой упрекает того или иного автора в том, что он ограничился показом отрицательных героев, не дав им ярких, убедительных антиподов. Часто критики незаметно подменяют содержание книги действительностью, и тогда появляются упреки в искажении жизни (автор не заметил, не учел, игнорировал то-то и то-то и т. д.).

Но дело в том, что лишь великие писатели, гении сумели в своем творчестве воспроизвести всю полноту жизни. Да и то при желании можно заметить, что они чего-то не учли, чего-то не отразили, что-то исказили.

Однако смешно подходить с меркой Шекспира или Толстого к сотням и тысячам авторов, создающих литературу. Да и вообще какова должна быть единица измерения таланта? Пока на это не ответил ни один теоретик, ни один сторонник точных, математических методов в искусствоведении и литературоведении.

Писатель должен отличаться от других — вот главное. Свой взгляд на мир, свой стиль, свои герои, темы или их аспекты, ракурсы. Поэтому смешно говорить, что автор не учел, обеднил и не отразил. Как он создал свое произведение — вот главное. А это уже зависит от знания материала, от умения писателя дать ситуации и характеры, жизненно верные и художественно убедительные. В конце концов, как известно, искусство не выдает свои произведения за действительность, но талант художника, создавая художественную действительность, должен убедить нас в ее возможности, какой бы фантастической эта художественная реальность ни была. В противном случае все манипуляции слогом, сюжетом, диалогом, реалиями, взятыми из живой жизни, оказываются бесполезными, нас не волнует, не увлекает произведение, нас не трогают мысли художника, не находят отклика.

Слёзкин сам пережил эпоху Гражданской войны на Украине. Поэтому столь убедителен, ярок его «Шахматный ход». И опять же он пишет о том, что́ лучше знает,— о людях, помимо своей воли втянутых в водоворот революционных событий и Гражданской войны, об обывателях и о врагах революции.

Вихрем проносится по страницам повести лихая банда батьки Выкруты и полковника Григория Остапыча Турепко (он же бывший гусарский ротмистр Валентин Артурович). Без цели, без идеалов, без перспективы. А в обозе банды случайно сюда попавшая маленькая актрисочка провинциального театра Лесинька Гук со случайным мужем суфлером Огурцовым.

Все темное, подспудное, поднятое со дна, взбаламученное революцией и войной, не находящее себе верного пути, да и не стремящееся найти его попадает в банду батьки Выкруты, чье политическое кредо ни к чему не обязывало, зато давало полную волю стихии: «Хай живе ридна Украина без кацапов, жидов и прочей сволочи, вся земля крестьянам в вечное собственное пользование, по универсалу за печатями, а налогов никаких и городу ничего не давать, и начальства чтобы, окромя батьки, никакого, и дорог железных не треба: от железных дорог — мор, голод».

И в «Столовой горе», и в «Шахматном ходе», и в рассказах и повестях 20-х годов — «Огуречная королева», «Бандит», «Голый человек», «Разными глазами», «Козел в огороде», несмотря на локальность действия и ограниченное число персонажей, Слёзкину удается передать движение, в которое привела Россию революция, перестройку быта, а вслед за тем и психологию разных слоев населения, перемешанных эпохальными бурями.