Третья половина жизни - [9]

Вместе с тем, если имели почву принесенные Волчковым слухи о взаимоотношениях Ганшина с начальником управления торговли Трушкиным (а какая-то доля истины в словах Волчкова была), этого нельзя было оставлять без внимания. Будучи человеком гораздо более опытным, чем молодой журналист, Егоров без труда определил направление удара, который наметил прокурор, давая Волчкову внешне невинный совет: подсчитать по спискам «потерпевших» от жульничества с дипломами, в какой из организаций больше «тщеславных дамочек». Возможно, из-за тщеславия, а вернее потому, что среди завмагов и продавщиц у мошенников было больше знакомых, но управление торговли в таком соревновании получало первое место. Вряд ли обнародование этого могло серьезно повредить Трушкину. Извлекаемый отсюда вывод о недостатках воспитательной работы с кадрами был явно не из тех, что приводят к освобождению человека от занимаемой должности. Тем более руководителя такого масштаба, одного из старожилов Норильска и самых влиятельных людей в городе. Больше двадцати лет Трушкин возглавлял управление торговли Норильского комбината, под его руководством обеспечивалась доставка в навигацию ежегодно более миллиона тонн грузов, необходимых для того, чтобы одевать и кормить зимой стотысячный город.

Всё правильно. Но если у кого-то были причины добиваться устранения Трушкина от дел и если этот или, вернее, эти кто-то имели весомый голос в управлении комбината, в горкоме партии или в горисполкоме, телепередачу такого плана не следовало недооценивать. В общем, если всё это так, а на это было очень похоже, то и он, Егоров, невольно оказался втянутым в эту борьбу.

Над этим следовало серьёзно подумать. Он не любил, когда его руками делают дело, конечных целей которого он не понимает.

Егоров возвращается к столу и раскрывает папку с материалами о самоубийстве старшего техника-гидролога Неверова на посту № 14. Эту папку принесли ему утром от прокурора с просьбой ознакомиться и высказать своё мнение.

Больше года она пролежала в архиве. Документы в ней успели спрессоваться, пропитались специфическими запахами больших хранилищ, запахами пыли и беды (так иногда кажется Егорову), но подсохли только с краёв. Середина листов свежа, строчки кажутся написанными только вчера, и это немного мешает Егорову определить своё отношение к делу, как трудно бывает сделать заключение о недавнем происшествии не потому что картина происшествия неясна, а потому что в любой момент могут поступить новые сведения, меняющие местами причины и следствия.

Снова, не торопясь, уже второй раз перебирает Егоров листки из папки.

Протокол осмотра места происшествия.

Заключение судмедэкперта. (Егоров выделяет фразу: «Признаков алкогольного опьянения не обнаружено»).

Показание рабочих-гидрологов.

«Личное дело» Неверова из отдела кадров Гидрологической службы, листок по учёту кадров с фотографией 3 на 4.

Егоров приостанавливает движение руки. Длинные темные волосы, молодое, ничем не примечательное лицо с правильными чертами и застывшим, как и на большинстве таких снимков, выражением скованности и словно бы недовольства.

Полстраницы врезанных шариковой ручкой в бумагу строк – автобиография по неизвестно кем и когда составленному шаблону:

«Родился в 1938 году в Москве в семье служащих.

Отец, Неверов Андрей Иванович, по образованию педагог, работает директором школы.

Мать, Неверова Варвара Степановна, по образованию экономист, служащая Госплана РСФСР.

В 1958 года, после окончания средней школы, поступил на физико-математический факультет МГУ им. Ломоносова, с четвертого курса был отчислен за академическую неуспеваемость, после чего работал лаборантом на кафедре математики вплоть до отъезда в г. Норильск.

Беспартийный, правительственных наград не имею, под судом и следствием не состоял, гражданских прав не лишался».

Список личного имущества.

Разрешение милиции на хранение и ношение огнестрельного нарезного оружия, фиолетовый штамп: «Без права охоты».

Свидетельство о смерти.

Все документы составлены с обстоятельностью, которую ценит Егоров, он с уважением думает о следователе, который вёл это дело. Жаль, что он перевёлся на материк, с ним полезно было бы поговорить.

Да, всё убедительно. И всё-таки чего-то Егорову не достаёт, ощущение какой-то незавершенности не оставляет его. Но он отдаёт себе отчёт в том, что это ощущение может возникать от того, что к этой архивной папке по каким-то причинам привлечено особое внимание. А при пристальном рассмотрении любой факт, даже самый бесспорный, может казаться подозрительным.

Раздаётся телефонный звонок. Секретарша прокурора ледяным тоном сообщает, что следователя Егорова вызывает Вячеслав Николаевич Ганшин. Она не знает причины вызова, но если бы Егорова ожидали неприятности, это доставило бы ей гораздо больше удовольствия, чем неприятности любого другого сотрудника, всегда вносящие приятное разнообразие в жизнь девиц из приёмных. Её тон – следствие давнего выговора, который он сделал ей из-за хамской манеры разговаривать с посетителями.

Егоров завязывает тесемки папки и выходит из кабинета. Пристукивая папкой по колену, идёт серыми коридорами здания, вместившего прокуратуру, суд и милицию, этого каменного первенца Норильска с метровой толщины стенами, с недосягаемыми потолками. Из-за дверей доносятся телефонные звонки, дробь пишущих машинок, проходят сотрудники, озабоченные и беззаботные, на ходу обмениваясь приветствиями и новостями. Прокуратура живёт в обычном ритме, перерабатывая свою долю отходов стотысячного города, в котором преступления и нарушения законов вполне в рамках нормы.