Третья истина - [177]

— Не могу спать.

— Свет выключить? Уйти?

— Нет, что вы. И так мне плохо, то кружится, то прыгает перед глазами, я не могу лежать… Так плохо… Не уходите. Возьмите меня с собой. Мне каждую ночь так. Я думала, если вы тут, то не будет. А оно опять…

— Должно отступать уже. Ты же выздоравливаешь. Просто боишься, ждешь. Давай руку.

— Одну руку мало. Поднимите меня на свои руки целиком… на минуту. Вы ведь можете…

— Могу. Пожалуйста.

— Вот так хорошо. Даже глаза могу закрыть. Какая разница!

— Ну, спи! — он поудобнее перехватил Сашу и стал прохаживаться по комнате.

— Почитайте мне стихи…

— Что мне спеть в этот вечер, синьора? Что мне спеть, чтоб вам сладко спалось?

— Вы же не знаете колыбельных?

— Есть такой поэт. Блок. Наш современник. Это его слова.

— Стихи? А я, почему не читала?

— Потому что читаешь бессистемно. Впрочем, рано тебе.

— Раньше вы меня подобными высказываниями не оскорбляли…

— Господи! Раньше я тебя с ложечки не кормил и на руках не укачивал.

— Сейчас я вывернусь и упаду на пол. Есть больше не буду. Если я вам надоела, так и скажите. И уходите тогда. Просто бросьте на пол и идите…

— Ну, какие там песни пела тебе Катяшка? Без этого не обойдется, я вижу. Начинай. Может быть, мне удастся уснуть. Лошади спят стоя, я попробую на ходу.

— Поленька, — она повернула обеими руками его голову, чтобы видеть синие глаза, — прошу вас, так прошу, спойте еще раз эту: «Йо те вольо…».

Виконт неопределенно хмыкнул:

— Ты и в самом деле уснула на первом куплете. От восхищения, видимо. Что ж спою еще. Вот, как нельзя, к случаю…

Он, улыбнулся с оттенком иронии и совсем тихим голосом пропел куплет, которого в первый раз не было:

La notte tutte dormeno, e io che buo' durmire?!

Penzanno a Nenna mia, me sent' ascevolí!

Li quarte d'ora sonano a uno, a ddoje, a tre…

Io te voglio bene assaie e tu, nun pienze a me!

Io te voglio bene assaie e tu nun pienze a me![94]

— Про кого вы поете? Про Ненну какую-то? А браслетик мой не упал? — Теперь Саша решила поговорить, раз он сказал, что она засыпает от его пения. Но он встряхнул ее и тихо прикрикнул:

— Спи, кокетка!

Странно, но от этого Саша и в самом деле притихла, а вскоре и уснула, но, как худший из младенцев, открывала глаза и начинала капризничать всякий раз, стоило ему перестать ходить.

… — Сашуня, ты сейчас смотришь повеселее, чувствуешь себя получше. Теперь вот скажи мне, чего отца вымучиваешь? На него же сегодня утром смотреть страшно было: глаза ввалились, осунулся весь… Не стыдно тебе было его заставлять себя всю ночь на руках проносить? На гóре его играешь? Я ночью, когда заглянула тебя проведать, уговаривала его, уговаривала… Да разве его убедишь: «Она иначе спать не может.» Ты ж спала как-то раньше? И похуже было — спала…

Саша пристыжено молчала, ковыряя одеяло. К стыду примешивался страх. А вдруг с ним что-нибудь будет от переутомления и недосыпания? Он ведь и до этого днем где-то по делам ходил, и сегодня с утра пошел… Ей просто не верилось, что вчерашняя бессердечная черствая негодяйка — это она, Александра. В ней сидит эгоизм. Причем, очевидно, наследственный. Вот в чем проявилась вся прелесть сочетания Курнаковых с Мадам Доминик. Александра — хуже их всех! Умножено и перемножено! Сашу передернуло от отвращения к себе. Даша смотрела на нее недовольно:

— Сегодня я дома ночую, а завтра уж, пожалуйста, пересиль себя, не терзай ты его. Он, коли хочет, пусть и остается, поспит… Я не боюсь уж его… Не просто человек — сокровище, вот и доктор говорит… А сколько разговоров о нем по больнице… Сашуня, а ты лицом на маму свою похожа, прости что спрашиваю?.. Любил верно… Такой уж, коли полюбит, так насовсем…. Я не против, чтоб оставался. Как же я могу быть против? И говорила уж ему… Сам не хочет, где-то в городе живет.

— На маму? — Саша, не будучи в силах сейчас понимать связную речь, уловила слово. Мысленно она продолжала себя четвертовать. — На какую маму? Нет. Нет. Нет. Я на свою собственную бабушку похожа.

— Не угадала, значит… Так вон оно что, оказывается! Но все равно, в тебе память ему.

— Память… Это сидение в этом городе — память. Здесь все такое… все будет напоминать, как себя вела… нужно уже уезжать. Я в дороге все для него буду делать… Беречь.

— А ваш знакомый дней десять назад приходил, ты спала, Сашуня, приходил и звал Павла Андреича ехать куда-то, обещал после за тобой проводника прислать. Вроде, дело какое-то у них было, Андреича уговаривал. Я не разобрала.

— Кузьмин приходил? — встрепенулась Саша. — И что? Даша, ну что вы так медленно рассказываете?

— Как что? Отказался наш Павел Андреевич, сказал: «это исключено». Очень серьезно сказал, недовольно так, словно ему Бог весть что предлагают. А может быть, здесь, в Смоленске, хочет обосноваться? А что? Город у нас неплохой…

— Мы из Петрограда! Мы только туда! Это знаете что? Это значит, что Кузьмин сам уехал! Это из-за меня, конечно, вечно я… А такой мандат был… Мы прямо в Петроград могли. Без задержки. Что же теперь?

— Не волнуйся, не волнуйся, миленькая… Ты что — одна? Да ты счастливица! Где б ни была, чтоб ни случилось — такой отец рядом, все придумает, все сделает и тебе, что делать, подскажет.