Третья истина - [167]

Пока Саша определялась с отношением к его словам, Кузьмин продолжал:

— Насколько я разобрал, какие-то излияния о прекрасных магазинах около музея Клюли.

— Клюни, наверное. О Париже речь? Там есть музей в hôtel de Cluny.

— Извините, но здесь именно так. Поглядите сами.

Виконт прочитал листок и, возвращая, заметил, что в письме почти в каждом слове ошибки и особенно перевраны некоторые названия. Сашу они не позвали посмотреть, и она сидела, готовая заплакать. В прежние времена Виконт обязательно показал бы ей текст. Хотя бы для того, чтобы проверить, заметит ли она эти самые ошибки. А тут… рассуждают о… Франции, французских словах… как буд то не она наполовину француженка и пять лет безвылазно жила в Рамбуйе. Правда, ни отеля Клюни, ни какого-то последовавшего вслед за тем Бульмиша она не знала… но, все-таки, обидно до того, что невозможно уже терпеть. Пришлось опять набраться храбрости и спросить. Может быть, ей уже и не отвечают?

— Нôtel de Cluny — бывший монастырь ордена Клюни, ныне музей Средневековья в Латинском квартале, Бульмиш — так студенты называют Бульвар Saint-Michel. Он тоже неподалеку от Латинского квартала, — откликнулся Виконт ровным голосом, неизвестно к кому обращаясь, — но именно Boul Mich,а не Boar[81] Mich, — повернулся он к Кузьмину.

— Может быть, эта женщина, как я, путала буквы? — попыталась внести свою лепту Саша.

— Виталий Константинович, это письмо что, писала нерадивая гимназистка? Не похоже, обороты абсолютно верные, стиль литературный, я бы сказал. Не хотели бы, чтобы я подчеркнул ошибки?

— Да, да, пожалуйста, Павел Андреевич, мне пришла в голову одна идея.

— Охотно выполню вашу просьбу. Не составит никакого труда.

— Довольно странные ошибки. Вы не находите? — пробормотал Кузьмин, следя за рукой Поля и исправлениями.

— Нетривиальные, я бы сказал, — отозвался Поль, уколов Кузьмина взглядом.

Кузьмин забрал у него листок и отошел в дальний угол вагона.

— Любопытно, очень, очень любопытно. Эта дамочка не так проста, как казалась. Терроризмом дело попахивает…

— Жаль, мне не довелось прочесть аналогичное письмо другой стороны, — иронически отозвался Виконт

— Простите, я вас не понимаю… — в недоумении свел брови Кузьмин. — Вы хотите сказать, нашу шифровку по такому же поводу? А почему вы решили, что она существовала?

— А вы хотите сказать, что не утруждали себя шифрами? Отдавали прямые директивы? Так или иначе, ваша акция предшествовала. Это недвусмысленно следует из текста.

— Павел Андреевич, вы преувеличиваете связь… — Кузьмин хотел было еще что-то сказать, но Виконт перебил:

— Виталий Константинович, вы теперь знаете, чтó планируется и где. Я думаю, по крайней мере, эти жизни можно попытаться спасти.

Саша сгорала от любопытства: что же они обнаружили в злополучном письме? Но Кузьмин поспешно вышел, а по лицу Шаховского невозможно было ничего понять. Она долго сидела у совсем потемневшего окна вагона, строя по этому поводу догадки. Может быть, они открыли какую-то громадную тайну? А потом дядя Гриша узнает, что самые важные бои и неожиданные победы им удались благодаря тому, что планы противника разгадал тот самый Поль Шаховской, которого он совсем не понял… Наивные мечты, но такие увлекательные! Упоенная ими, она вздрогнула от неожиданности, услышав вдруг голос, очевидно, потерявшего терпение героя ее грез:

— Ночью лучше спать, пока можно.

Оказалось, Кузьмин уже не только вернулся, но даже успел улечься и уснуть. Виконт тоже уже расположился спать. Она, конечно, сразу послушалась, но огорчилась, что он подумает, будто она нарочно не ложилось, чтобы он к ней обратился.

А сегодня, с самого утра, Кузьмин пустился с Виконтом в беседу, но о письме упомянул только, когда речь зашла об образовании Шаховского. Саша насторожилась было, но о тайнах никто ничего не сказал. А то, как будет Виконт освещать свою биографию, и так известно. Ну, вот хотя бы:

— Похоже, бывали в Париже, Павел Андреевич?

— Бывал.

И далее, если Кузьмину захочется еще спрашивать, последуют столь же «пространные» ответы. Кузьмин, вместо дальнейших расспросов, начал рассказывать о нехватке топлива, диверсиях на дорогах, разрухе. А Саша с тихой болью в душе вспоминала, что ей-то он много рассказывал о Париже, прибежище художников и артистов:

«Ты поднимаешься, буквально, карабкаешься вверх по крутому Монмартрскому холму. Взгляд упирается в новые и новые ступени. Вдруг, на каком-то лестничном марше поднимаешь глаза — над тобой, как белый мираж, парит базилика Сакре-Кер…»

И еще, и еще: Лувр, Монпарнасс, импрессионисты, Пале Рояль, Пале Бурбон… По таким рассказам Саша тосковала сейчас почти физически.

Паровоз, как будто для того, чтобы подтвердить слова Кузьмина, неожиданно остановился, и прибежавший солдат объявил:

— Все, стали. Топливо — фьють. Деревья на дрова рубить будем. Начальник поезда просил мобилизовать.

Кузьмин потуже застегнул ремень. Из-за фанерной перегородки было видно, как из других отсеков посыпались люди, побежали к деревьям и кустарнику. Виконт поднялся тоже. Кузьмин замешкался:

— Удивлены, небось? Вот так сами себя и тянем. Обычная практика сейчас.