Третья дорога - [8]

— Танюша совсем взрослая стала, как незаметно растут дети, — сказала Виктория Ивановна. — Кстати, вы не видели последний итальянский фильм? Подождите, как же он называется, выпало из головы… Так там артистка, ну прямо вылитая Таня, особенно линия рта, разрез глаз… как две капли воды…

Таня не удержалась и, будто случайно, взглянула на себя в зеркало. Артистка… Самая обыкновенная худая длиннорукая девочка смотрела на нее из зеркала. И волосы не поймешь какие, ни светлые, ни темные, — каштановые, говорит мама, а на самом деле, пожалуй, и не каштановые. И глаза не то серые, не то зеленые, не поймешь…

— Таня, перестань смотреться в зеркало, — сказала мама. — Виктория Ивановна, вы портите мне дочку, теперь ее от зеркала не оторвешь…

Потом дядя Гриша расспрашивал Таню, как она учится и много ли нахватала двоек. Он всегда так и говорил: «нахватала», хотя прекрасно знал, что у Тани не то что двоек, даже четверок никогда не бывает. Потом Тане, как всегда, пришлось сесть за пианино и сыграть для гостей, но играла она плохо, рассеянно, потому что все думала о Генкином брате и все видела перед собой два лица Ольги Ивановны, Генкиной матери, — одно спокойное, улыбающееся, когда она стояла возле машины, и другое — усталое, заплаканное, на кухне… И какое-то тревожное, неясное чувство охватывало Таню.

Наконец Танина мама не выдержала и сказала, что она больше слышать не может такой игры, что если Таня так будет играть, то наверняка провалится на концерте, лучше уж тогда сразу отказаться и не выступать, не позориться… А дядя Гриша сказал, что он, конечно, не специалист в музыке, но, по его мнению, Таня играла совсем неплохо, даже хорошо. И все пошли за стол пить чай.

Пили чай и говорили о литературе.

— Папа, — спросила Таня, — а откуда человек может не писать целых два месяца?

— Как это — откуда?

— Ну, вот человек уезжает и говорит: «Два месяца писем от меня не будет, не ждите…»

— Да не может быть сейчас такого. Сейчас везде есть почтовые отделения. Ну, разве что в какой-нибудь геологической экспедиции… Да и то вряд ли… Другое дело — во время войны… А почему ты спрашиваешь?

— Так просто, — сказала Таня. Она по-прежнему думала о Генкином брате. Ей представлялось, что летит он сейчас на большом самолете, над ним звездное небо, под ним — снежная пустыня, а на крыльях самолета вспыхивают и гаснут зеленый и красный огоньки, вспыхивают и гаснут…

И потом, уже лежа в постели, она думала, что все-таки существует, наверно, такое место, где нет ни почтового отделения, ни магазинов, ни домов, ничего нет… Какой-нибудь исчезающий остров, вроде Земли Санникова… Может же быть такой остров, раз пишут об этом в книгах…

По обыкновению заглянула к ней на минутку мама, поправила одеяло, поцеловала.

— Спи.

— Мамочка, — спросила Таня, — а почему наш папа никогда не ездит в командировки?

— Что за странные вопросы ты задаешь сегодня, Таня? Просто у него такая работа. Ты же знаешь. Спи.

Дверь в столовую осталась чуть приоткрытой, узкая полоска света падала на пол, и доносились негромкие голоса взрослых.

— А вы знаете, я недавно встретила одну приятельницу, — говорила Виктория Ивановна, — так муж ее знакомой был в прошлом году во Франции… И он рассказывает, будто бы там…

Тане очень хотелось узнать, что же делается во Франции, но тут кто-то притворил дверь, полоска света погасла, и голоса затихли…

Глава 5

А на следующий день, после урока химии, случилось неприятное происшествие.

Если бы Таня ушла из химического кабинета вместе со всеми, если бы не задержалась, складывая книги в портфель, может быть, ничего бы и не произошло, все было бы хорошо и спокойно. Но она задержалась, и как раз в этот момент братья Сазоновы, Борис и Глеб, разбили колбу. Конечно, они разбили ее случайно, просто Борис толкнул Глеба, а Глеб толкнул стол, а на столе стояла колба. Она упала со стола и разбилась. Сазоновы сразу бросились в коридор и побежали, и когда учительница химии Зинаида Марковна торопливо вышла из комнатки за кабинетом, где хранились всякие химические реактивы, в кабинете осталась только одна Таня. Наверно, разбитая колба была очень ценная, может быть, даже совершенно незаменимая колба, потому что Зинаида Марковна даже побледнела, когда увидела на полу осколки.

— Соловьева, кто это сделал?

— Я не знаю, я не видела, — быстро ответила Таня, краснея.

— Как же это ты не видела? А кто же тогда видел?

— Я не знаю, Зинаида Марковна. Я стояла спиной, а они разбили и сразу убежали.

— Кто они?

— Я не знаю.

— Соловьева, я до сих пор была уверена, что ты честная девочка. А ты прямо в лицо говоришь неправду. Я вижу по твоим глазам, Соловьева, что ты говоришь неправду.

Таня покраснела еще больше и молчала.

— Ну как, Соловьева, долго я еще буду ждать?

— Я не видела… — Таня говорила совсем тихо, опустив голову, чувствуя, как глаза наполняются слезами.

— Ты же пионерка, Соловьева, а пионеры всегда должны говорить правду. Выходит, ты плохая пионерка… — Зинаида Марковна старалась заглянуть ей в глаза, но Таня все ниже и ниже опускала голову.

— Ну что ж, — осколки колбы хрустнули у Зинаиды Марковны под ногой, — оказывается, ты еще и упрямая. Видно, придется вызвать твою мать и поговорить с ней.