Третий рейх. Зарождение империи. 1920–1933 - [36]
Однако все было не совсем так, как казалось. Во-первых, показатели численности были завышены за счет множества двойных подсчетов лиц, зарегистрированных и как отдельные члены, и как участники входящих в состав организаций, поэтому реальная численность партии не превышала 445 000 человек в соответствии с внутренним меморандумом от сентября 1918 г. Кроме того, Класс и пангерманисты были быстро отодвинуты в сторону, поскольку руководство посчитало, что сотрудничество с ними может отпугнуть потенциальных сторонников с менее экстремальными политическими взглядами. Народная партия встретила огромное сопротивление со стороны либералов, а также была под большим подозрением у правительства, которое запрещало вступать в нее офицерам и солдатам и рекомендовало госслужащим никоим образом не помогать ей. Стремление партии призвать под свои знамена рабочий класс раздражало как социал-демократов, направивших яростный поток критики на ее вызывавшую рознь идеологию, так и раненных на войне солдат, присутствие которых (по приглашению) на собрании Народной партии в Берлине в январе 1918 г. закончилось обменом гневными репликами между ними и выступавшими, после чего ярые патриоты в аудитории выкинули приглашенных гостей из зала, и пришлось вызывать полицию, чтобы остановить драку.
Все это указывало на тот факт, что Народная партия в конечном счете была еще одной версией прежних ультранационалистических движений и находилась под еще большим влиянием видных представителей среднего класса. Она не сделала ничего нового, чтобы завоевать поддержку рабочего класса, в ней не было рабочих ораторов, и весь ее демагогический пафос был далек от народа. Она твердо держалась в рамках серьезной политики, избегала насилия и больше, чем кто-либо еще, продемонстрировала банкротство прежних пангерманских политических амбиций, которое еще раз подтвердилось, когда Пангерманский союз оказался не в состоянии выжить в новой политической ситуации в послевоенной Германии и позже исчез в числе прочих мелких политических сект.
Экстремальное националистическое мировоззрение преобразовала не сама война, а опыт поражения, революция и вооруженный конфликт в конце войны. Важную роль здесь играл миф о «фронтовом поколении» солдат 1914–18 гг., объединенных духом товарищества и самопожертвования, сплотившихся ради героической цели, стоящих выше всех политических, региональных, социальных и религиозных различий. Писатели вроде Эрнста Юнгера, чья книга «В стальных грозах» стала бестселлером, славили военного человека и способствовали быстрому распространению ностальгии по тому чувству единства, которым были охвачены все в военные годы[176]. Этот миф был особенно дорог людям, принадлежащим к среднему классу, для которых трудности и невзгоды, которые они делили с рабочими и крестьянами в окопах во время войны, давали материал для ностальгических литературных произведений в послевоенные годы[177]. Многие солдаты резко осудили революцию 1918 г. Войска, возвращавшиеся с фронта, иногда разоружали и арестовывали рабочие и солдатские советы в районах, через которые они проходили. Некоторые солдаты обращались к радикальному национализму, когда по возвращении революционеры выливали на них поток оскорблений вместо рукоплесканий, заставляли срывать погоны и отказываться от верности черно-бело-красному имперскому флагу. Один такой ветеран позднее вспоминал:
15 ноября 1918 г. я ехал из госпиталя в Бад-Наухайме в свой гарнизон в Бранденбург. Когда я со своим костылем ковылял к Потсдамскому вокзалу в Берлине, меня остановила группа людей в униформе и красных повязках на руках, которые потребовали, чтобы я отдал им свои погоны и ордена. В ответ я замахнулся на них своей палкой, но мое сопротивление было быстро подавлено. Меня повалили на землю, и только вмешательство сотрудников вокзала выручило меня в этой унизительной ситуации. С этого момента во мне всегда горела ненависть к этим ноябрьским преступникам. Как только я поправился, я присоединился к движению, стремившемуся подавить восстание[178].
Других солдат ждало «позорное» и «унизительное» возвращение домой в Германию, где идеи, за которые они сражались, оказались поруганными. «За это ли, — спрашивал один из них позднее, — молодые немецкие парни погибали в сотнях битв?»[179] Другой ветеран, потерявший ногу в бою и находившийся в военном госпитале 9 ноября 1918 г., говорил:
Я никогда не забуду эту сцену, когда товарищ без руки вошел в палату и бросился на кровать в слезах. Красная толпа, никогда не нюхавшая пороху, напала на него и сорвала ордена и медали. Мы кричали от ярости. И ради такой Германии мы проливали свою кровь, переносили все муки ада и сражались с врагами многие годы[180].
«Кто предал нас? — спрашивал другой и тут же отвечал: — Бандиты, которые хотели оставить от Германии руины, дьявольские чужеродцы»[181].
Таким настроениям были подвержены не все войска, а опыт поражения не превратил всех ветеранов в политическое пушечное мясо для правых экстремистов. Многие солдаты дезертировали в конце войны, столкнувшись с превосходящими силами союзных войск, и не имели никакого желания продолжать воевать
