Третий рейх изнутри. Воспоминания рейхсминистра военной промышленности. 1930–1945 - [188]

Разумеется, генерал Йодль знал о проблемах с горючим гораздо лучше меня. Чтобы высвободить для наступления в Арденнах семнадцать с половиной тысяч тонн горючего — прежде мы столько производили за два с половиной дня, — ему пришлось 10 ноября 1944 года приостановить поставки горючего во все другие группы армий.

Авианалеты на нефтеперерабатывающие заводы косвенно повлияли на всю химическую промышленность. Я был вынужден доложить Гитлеру, что «приходится растягивать запасы взрывчатых веществ путем добавления минеральных солей; процентное содержание соли, добавляемой к взрывчатке в снарядных гильзах, уже достигло максимально допустимого предела». И действительно, с октября 1944 года наша взрывчатка на 20 процентов состояла из каменной соли, что значительно снижало ее эффективность[287].

Гитлер усугубил наше и без того отчаянное положение, решив воспользоваться своим последним козырем — новейшим оружием. Как ни фантастично звучит, но в те самые месяцы мы производили все больше и больше истребителей. Всего в тот последний период войны мы поставили 12 720 истребителей в войска, начавшие в 1939 году войну всего лишь с 771 истребителем[288].

В конце июля Гитлер вторично согласился выделить две тысячи пилотов для специального курса обучения. Мы еще надеялись, что, интенсивно используя истребители, сможем заставить американскую бомбардировочную авиацию прекратить авианалеты, ибо во время почти тысячекилометрового полета к цели и возвращения на базы армады бомбардировщиков представляли сравнительно легкую добычу.

Я и генерал-инспектор истребительной авиации Адольф Галланд рассчитали, что в среднем мы потеряем один истребитель на каждый сбитый над Германией бомбардировщик, но материальные потери с обеих сторон в пропорции составят один к шести, а потери летного состава — один к двум. Более того, поскольку половина наших сбитых пилотов сможет парашютироваться и приземлиться на своей территории, а вражеские экипажи будут захвачены в плен, преимущество опять же будет на нашей стороне, даже с учетом превосходства врага в людях, материально-технических ресурсах и в летной подготовке[289].

Кажется, 10 августа сильно взволнованный Галланд попросил меня немедленно вылететь с ним в Ставку: авиасоединение «Рейх», только что укомплектованное двумя тысячами самолетов, неожиданно перебрасывалось на Западный фронт, где, как показал прошлый опыт, ему грозило почти молниеносное уничтожение.

Разумеется, Гитлер сразу же догадался о цели нашего приезда, ведь он понимал, что нарушил данное мне в июле обещание. Дабы предотвратить спор на оперативном совещании, он согласился принять нас, когда совещание закончится.

Я начал с того, что осторожно выразил сомнения в целесообразности его приказа, и, еле справляясь с негодованием, попытался спокойно объяснить катастрофичность положения нашей военной промышленности. Я привел статистические данные и в общих чертах описал последствия непрерывных бомбардировок. Хотя Гитлер слушал молча, я понимал, что он нервничает и сердится: выражение его лица изменилось, руки дергались, он грыз ногти. Напряжение нарастало. Когда я закончил свою речь, полагая, что доказал необходимость использования всех самолетов рейха в борьбе с бомбардировщиками, Гитлер уже не мог себя контролировать. Его лицо густо покраснело, глаза остекленели, и он заорал во все горло: «Оперативные решения — это моя компетенция! Занимайтесь вооружением и не лезьте в мои дела!» Вероятно, без свидетелей он выслушал бы меня более благосклонно. Присутствие же Галланда исключало всякое взаимопонимание или уступчивость.

Предотвращая дальнейшие споры, Гитлер резко сказал: «У меня больше нет на вас времени». Совершенно ошеломленные, мы с Галландом вернулись в мой домик.

На следующий день, когда мы, удрученные провалом нашей миссии, уже собирались лететь в Берлин, Шауб снова вызвал нас к Гитлеру. На этот раз фюрер уже не в силах был сдерживать ярость и буквально захлебывался в бурном потоке слов: «Мне вообще не нужны новые самолеты! Я собираюсь расформировать всю истребительную авиацию! Прекратите выпуск немедленно! Ясно вам? Вы вечно жаловались на нехватку квалифицированных рабочих, не так ли? Так переведите их на производство зенитных орудий. Всех рабочих! И все материалы! Это приказ. Срочно пришлите в Ставку Заура. Необходимо разработать программу производства зенитной артиллерии. Предупредите Заура: выпуск зениток должен быть увеличен в пять раз… На выполнение этой программы мы бросим сотни тысяч рабочих. Я каждый день читаю в иностранной прессе сводки об эффективности зенитной артиллерии. Только ее еще и боятся, но уж никак не наших истребителей».

Галланд попытался объяснить, что истребители собьют над Германией гораздо больше самолетов, чем зенитки, но успел сказать лишь несколько слов. Гитлер резко его оборвал и буквально выставил нас вон.

Я был так сильно потрясен случившимся, что сразу же налил себе стакан вермута, припасенного в чайном домике как раз для таких случаев. Галланд, обычно спокойный и сдержанный, впервые за все время нашего знакомства явно растерялся. Он никак не мог поверить, что истребительную авиацию расформируют да еще обоснуют это трусостью летчиков. Мне же не раз приходилось бывать свидетелем истерик Гитлера, и я знал, что осмотрительными действиями его можно подвести к пересмотру принятых решений. А пока я успокоил Галланда: промышленные мощности, приспособленные к выпуску истребителей, невозможно перевести на производство орудийных стволов, и проблема наша не столько в недостатке зенитных орудий, сколько в снарядах и взрывчатке для них.