Третий Рейх. Дни Триумфа. 1933-1939 - [291]
Гитлер на самом деле продолжал верить, что англичане не станут вмешиваться, а угроза усиления Америки, по его мнению, должна была подтолкнуть их к союзу с Германией[1620]. Однако озвученные в этот раз перед генералами планы начать вторжение 26 августа были неожиданно сорваны Муссолини, который посчитал себя оскорбленным из-за того, что, несмотря на все заверения Стального пакта, Гитлер не стал полностью посвящать его в свои планы по поводу Польши. Известие о планируемом вторжении, переданное Риббентропом Чиано раньше в этом месяце, стало полным сюрпризом для итальянцев. 24 августа 1939 года Гитлер написал Муссолини личное письмо с просьбой о поддержке. 25 августа 1939 года, когда войска уже получили приказы о выдвижении, в Имперскую канцелярию пришел ответ Муссолини. Уже были закрыты немецкие аэропорты, отменен ежегодный Нюрнбергский съезд и определена дата введения продовольственных рационов — 27 августа 1939 года. Муссолини заявил Гитлеру, что Италия была не готова предложить какую-либо военную помощь в случае войны. «Итальянцы ведут себя точно так же, как в 1914 году», — негодовал Гитлер. Он отменил прежние приказы, и вторжение удалось остановить незадолго до того, как войска достигли польской границы[1621].
Начался эндшпиль. Справившись со своим гневом в адрес итальянцев, которые в дополнение к своей демонстрации оскорбления предложили созвать конференцию с англичанами и французами с целью выработать решение на манер Мюнхенского соглашения, Гитлер попытался добиться нейтралитета от Англии и Франции. На последующих встречах с Хендерсоном ему так и не удалось заставить британцев изменить свою позицию по ключевому вопросу об их гарантии помощи Польше в случае вооруженного конфликта. Многое из того, что говорил Гитлер, включая предложение провести референдум на территории Коридора и вернуть Данциг Германии, было лишь дымовой завесой, которая должна была убедить немецкий народ в том, что он предпринял все возможные усилия для сохранения мира. Когда Риббентроп передал предложение Хендерсону в Имперской канцелярии в полночь 30 августа 1939 года, он прочитал его слишком быстро, чтобы посол смог сделать какие-либо замечания, а затем швырнул его на стол, заявив, что оно все равно уже было просрочено. Переводчик на встрече позже рассказывал, что атмосфера была настолько ужасной, что он боялся, что дело дойдет до драки. Гитлер приказал передать свое предложение по немецкому радио вечером 31 августа 1939 года, обвинив в его провале англичан и поляков, которых попросили прислать своего представителя в Берлин в самую последнюю минуту. К этому моменту армия получила новый пакет приказов о нападении на Польшу в ночь на 1 сентября 1939 года[1622].
Действуя в соответствии с планом, подготовленным некоторое время назад Гейдрихом, эсэсовцы в гражданской одежде провели имитацию атаки на немецкую радиостанцию в Глейвице в Верхней Силезии. Ее сотрудники были заменены на людей из другого отдела СС. Доказательством этого инсценированного нападения поляков стали два тела заключенных из концентрационного лагеря Заксенхаузен, которых убили инъекцией яда и подбросили на радиостанцию, где их сфотографировали немецкие СМИ. В приказах, утвержденных Гитлером лично, тела назывались «консервами». Третьего, Франца Хоньока, пропольского немецкого гражданина, арестовали 30 августа 1939 года как человека, который внешне вполне был похож на участников польских народных дружин. На следующий день СС забрала его из полицейского заключения в Глейвице. Ему ввели усыпляющую инъекцию, привезли на радиостанцию и все еще без сознания застрелили. Чтобы добавить правдоподобности всему представлению, говорившие по-польски эсэсовцы выкрикивали антигерманские лозунги в микрофон, перед тем как уйти. Обычно радиостанция использовалась только для экстренных прогнозов погоды, поэтому вряд ли кто-нибудь что-то услышал. Эсэсовцы, одетые в униформу польской армии, инсценировали еще два инцидента на границе. Когда один эсэсовец выходил из здания немецкой таможни, которое он только что помогал разнести на куски. он наткнулся на несколько тел в польской униформе. По его словам, их головы были побриты, лица превращены в кровавую маску, чтобы сделать невозможным опознание, а тела были полностью окоченевшими[1623].
В четверть пятого утра 1 сентября 1939 года немецкий линкор «Шлезвиг-Гольштейн» открыл огонь по польскому гарнизону и складу боеприпасов в Вестерплятге, полуострове у дельты Вислы, который прикрывал вход в бухту Данцига, а пикирующие бомбардировщики «штука» на бреющем полете приблизились к городу. Польские сотрудники железной дороги и почты подверглись нападению со стороны местных немецких полицейских отрядов, а в нескольких местах завязались перестрелки. Альберт Форстер, гаулейтер Данцига, поместил уполномоченного Лиги Наций Буркхардта под домашний арест и дал ему два часа, чтобы покинуть город. Буркхардт собрал свои чемоданы и уехал в Литву. По всей границе между Польшей и Германией части немецких вооруженных сил подняли пограничные шлагбаумы и вступили на польскую территорию, а самолеты военно-воздушных сил вторглись в воздушное пространство Польши, груженные бомбами для бомбежки польских железных дорог, автомагистралей и мостов, военных баз, городов и сел. В десять утра Гитлер обратился к собранным в спешке депутатам Рейхстага. Изможденный и опустошенный лихорадочными переговорами предыдущих дней, Гитлер был нервным и смущенным, несколько раз запинался и казался странно нерешительным. Он заявил, что поляки совершили не меньше четырнадцати серьезных нарушений границы в предыдущую ночь (ссыпаясь на инсценированные людьми Гейдриха представления). Эти и другие бесчинства требовали ответного удара. «С этого момента на бомбу мы будем отвечать бомбой. Против того, кто будет использовать ядовитые газы, мы будем применять ядовитые газы. Тот, кто будет отходить от принятых правил гуманного ведения войны, должен ожидать от нас того же самого». После окончания его речи депутаты торжественно проголосовали за включение Данцига в состав рейха, однако только после того, как Гитлер сделал замечание, которое было не только полно дурных предчувствий, но и несло в себе явное пророчество. Он сказал, что готов был принести любую жертву. «Сейчас я не желаю ничего другого, кроме как быть первым солдатом Германского рейха. Поэтому я надел этот мундир, который всегда был самым священным и дорогим для меня. Я не сниму его, пока мы не завоюем победу, иначе я скорее умру!» Он уже держал в мыслях самоубийство на случай поражения
