Третий пол Берлина - [6]

Когда его мучает печаль, быть ему верным помощником, —

Ведь в этом довольно счастья.

Иметь возможность сказать ему, что для меня нет ничего выше его на свете,

Услышать от него что я ему ближе всего,

Иметь право выражать ему, как сильно я его люблю.

Услышать желание, чтобы я оставался его другом, —

Ведь в этом довольно счастья.

О, пускай я никогда не доживу до того,

Чтобы желать бо́льшего счастья

Чем то, которое мне в таком изобилии дано, —

Так мы будем иметь мир

И довольно счастья.

«Ihm in die tiefen, treuen Augen sehen,

Mit ihm vereint an meinem Fenster stehen,

Zu lehnen mein Gesicht an seine Wange,

Ganz still, recht fest und lange, lange,

Ist das nicht Gluck genug —

Ihm sanft die Hande zu berühren.

Den Atem seiner Brust zu spüren,

Mit meinem Haupt an seinem Herzen liegen

Und meinen Mund an seine Lippen schmiegen,

Das ist doch Gluck genug —

Zu schauen, wenn er lacht und froh sich regt,

Zu merken, wenn er ernst und tief bewegt,

Zu sehen, wie in allem, was er treibt,

Er srets sich gleich an Kraft und Schönheit bleibt,

Ist das nicht Gluck genug —

Die Ansicht mit ihm auszutauschen,

Dem Wohllaut seiner Stimme lauschen,

Sein Leben schöner zu gestalten,

Wenn Leid ihn qualt, treu zu ihm halten,

Das ist doch Glück genug —

Ihm sagen konnen, dass er mir das Hochste,

Von ihm vernehmen, das ich im der Nächste,

Ihm schildern dürfen, wie sehr ich ihn liebe,

Den Wunsch zu horen, dass sein Freund ich bliebe,

Das ist doch Glück genug —

O, wenn ich es doch nie erlebte,

Dass ich noch mehr an Glück erstrebte,

Als mir so reichlich ist beschieden,

Dann hatten er und ich den Frieden

Und beide Glück genug».

Следующий подробный рассказ целомудренного уранийца о первом пробуждении его любви сообщен мне знакомым студентом, который еще до сих пор не совершал половых действий; он подтверждает то положение, что равнополое любовное стремление, если оно и отличается от нормально-полового по направлению и значению, не отличается от него по силе своей жизненности.

«Я родился в "греховном Вавилоне" — Берлине, посещали вместе со многими товарищами общественную школу, жил даже в одном пансионе, в котором вообще не стеснялись в разговорах, и не смотря на это я замечательно долго сохранил детство в половом отношении. Мне никогда не доставляло удовольствия, как другим детям, строить догадки и говорить о том "откуда приходят дети"; я даже ощущал какой-то страх (вернее: какое-то смешанное чувство страха и отвращения)[21], причины которого мне до сих пор не понятны, когда мне приходилось выслушивать разговоры об этих предметах. Еще когда мне минуло 15 лет, мои товарищи считали меня и вполне правильно "невинными": правда, я не верил больше в пресловутого аиста, но я не имел никакого понятия о сущности различных полов и о каких-нибудь половых отношениях; естественно, что я ничего не понимал в известных остротах, которые говорятся по этому поводу, что и содействовало главным образом упрочению за мной репутации "невинности".

Около этого времени, когда мне минуло 17 лет, я почувствовал своеобразное расположение к одному из моих товарищей по школе, первому в классе; я не был с ним так интимно дружен, как с моими другими товарищами в тесном смысле, — но я ощущал особенную радость каждый раз, когда я мог побольше с ним поговорить, прогуляться с ним по училищному двору, наконец иногда сидеть рядом с ним во время урока. К сожалению, это выпадало на мою долю только изредка, почти всегда я был третьим, т.е. другой сидел между нами и мне оставалось довольствоваться тем, что я мог как можно чаще смотреть на него, причем я старался, чтобы он этого не заметил. Вообще я всеми силами старался быть осторожным так, чтобы никто не заметил мои отношения к нему, которые впрочем были и оставались односторонними; я тогда не знал, да и теперь не сумел бы, назвать причину того, почему я это расположение скрывал от всех и в особенности от предмета его. Я вероятно имел верное чувство, что меня все-таки не поймут и притом я только темно сознавал состояние моей души: я бы не был в состоянии выразить и передать словами то, что я думал и чувствовал, и все-таки было так высоко и красиво представить себе нас обоих очень близкими друзьями, которые постоянно находятся вместе, вместе приготовляют уроки и никогда не расстаются. Когда я вечером лежал в постеле, я рисовал себе всевозможные события, которые должны были случиться, чтобы сделать возможной нашу дружбу; например, могло случиться, чтобы его (их) дом сгорел, он остался бы без квартиры и я его пригласил бы жить у нас; в таком случай, он даже спал бы со мною в моей постели и мне стало бы возможным крепко обнимать и прижимать его к себе, чтобы показать ему, как я его люблю.

Следует обратить внимание на то, что эти и подобные им мысли приходили мне на ум и наполняли душу величайшим блаженством, в то время когда я еще не имел никакого понятия о половых отношениях. Моя душа была вполне чиста, не испорчена нечистоплотными рассказами, с какими часто так рано знакомятся другие дети в столичных городах; такие рассказы и тому подобное не возбуждали моего воображения. Но мне скажут, что все-таки мне приходили на ум эти "безнравственные развратные представления". Нет — в этих мыслях не содержалось ничего безнравственного и не могло содержаться: эти факты (внутреннего) опыта, которые я пережил на самом себе, эти чувства и мысли, которые я перечувствовал и перемыслил в самой глубине моей души, служит для меня верным и неопровержимым доказательством того положения, что в равнополости не содержится ни малейшего следа того, что невежество и незнание хотят вложить в это свойство.