Третий пир - [15]

Шрифт
Интервал

— В церковь?.. Ах ну да, вы ж были маленький.

— Разумеется. Теперь меня туда не затащишь.

— Понятно. Вы ведь живете у нас и верите в человека.

— В какого человека?

— Ну… в Человека вообще.

— В этого верю. Он еще наделает дел. А ты? Тоже — вообще?

Лиза засмеялась.

— Как-то глупо все звучит, — задумалась и спросила: — Выходит, я вообще ни во что не верю?

— Так не бывает. Ты веришь, что Бога нет?

— Наверное. Верю.

— Вот тебе и вера.

— Какая ж это вера? В ничто. Я не хочу.

— Все не хотят. Поэтому „ничто“ подменяется, например, человеком. Только не „вообще“, а вполне конкретным человеко-богом, за которого хочется отдать жизнь.

— А мне не хочется.

— Экая ты привереда. Подмен много. Вот тебе на выбор: иссякнувший Христос или гедонизм…

— Что такое „гедонизм“?

— Наслаждение сиюминутным.

— Как-то слишком откровенно.

— Пожалуйста: жертва во имя светлого будущего.

— Это будущее мне еще в школе надоело.

— Кстати, о школе. Тебе пора. „Смерть на станции“ окончилась.

Действительно, ночной сад внезапно вспыхнул голосами.

— Как не хочется!

— Не хочется? Понравилось ничего не делать?

— Ужасно!

Первейший из русских гениев стоит, смиренно склонивши голову перед племенем младым, незнакомым. Предзакатная пятница, и племя кишит, размножается, чадит, визжит автомобилями, спускается в подземелья и сбирается в очереди, промышляет фарцовкой и травкой, и девочками и мальчиками, целеустремленно торопится в ничто, а то положит цветок у подножия, но еще сияют июльские небеса и до заката есть время.

Прежняя сложная смесь тревоги и радости поднимается в душе, и подходит он.

— Кажется, ты выросла.

— Уже совсем большая.

— Да ну?

— Так что ж мы будем делать?

— А ничего.

2 сентября, вторник

В окне шевелилась береза, отдыхали глаза в зеленом шелесте и голубых прогалинах. Я будто видел дивный град — отражение любимого моего города, но в неземном, нездешнем преломлении. Звон „сорока сороков“, но не условных старорежимных, взорванных и свергнутых, — тысяча шестьсот полновесных звонов плыли над преображенным Садовым кольцом, и безобразные дома не казались безобразными в этом звоне еще и потому, что сады цвели. Воды взломали тяжкий гранит и светились до донышка, мосты восстали крутыми арками, зацокали всадники, и почти исчезли памятники. Нет, кое-какие деятели еще стояли, но Пушкина, например, не было. И я понял, что поэт жив.

Все это я увидел в березовой листве утром и по привычке хотел записать (дрянь-привычка, но иначе не освободишься от звука и образа). Однако бумаги и ручки у меня с собой не было. И вообще я притворялся: град-то я видел (вспоминая — звук и образ всегда приходили как воспоминание, а я просил беспамятства), видеть-то видел, но жил в другом, темном и подавленном (и также нереальном — обратное, подземное отражение того же града: „Из бездны взываю…“). Необходимо обольстить — обойти — фрейдиста или Любашу и получить свободный доступ к снотворному, иначе я долго не протяну. Глаза и мысли воспалены бессонницей — бесценный когда-то дар: именно ночь и одиночество освобождают силы для молитвы и греха — того самого состояния, что зовется творчеством.

Тут я не увидел, а почувствовал, что давешний странный человек в палате и смотрит на меня.

— Доброе утро, Дмитрий Павлович, — сказал он (худой, седой, подвижный, как огонь, старик).

— Кто вы?

— Ваш сосед.

— Никогда не видел.

— Я — дальний сосед. Помните дачи по дороге к озерам, кооперативные? Один сарайчик — мой.

Все это было обыкновенно — но тем более странно. Старик огляделся и сел на табуретку.

— Сегодня я располагаю временем, а вчера — простите — торопился на последнюю электричку перед перерывом.

— Кто вас ко мне послал?

— Алексей. Наш общий знакомый.

— Что за… А-а, Лизин приятель.

— Он.

— Но как он узнал?

— Вы ведь оставили на даче записку, что идете в больницу.

— Да с какой стати он… Понятно. Он приезжал на дачу по чьему-то поручению.

— Совершенно верно. Прочитав вашу записку, он связался со мной, благо я тут под рукою, а сам уехал обратно в Москву, продолжая исполнять поручение.

— Когда все это происходило?

— В субботу вечером. Я пришел в Никольскую в воскресенье, но вас тут еще не было.

— Мне хотелось бы повидать его.

— К сожалению, невозможно. Вчера их курс угнали на картошку.

А, черт! Мальчишку я б наверняка обошел, со стариком справиться труднее (голубые глаза как будто видели мой утренний град). Тем не менее я продолжал простодушно:

— В сущности, я бы хотел видеть жену. Вы не знаете, где они?

— Пока нет.

— Пока?

— Я сейчас как раз этим занимаюсь.

— В таком случае, могу я рассчитывать на вас?

— Разумеется. Сообщу, как только узнаю.

— Благодарю.

Боже, какая учтивая беседа, два старомодных джентльмена, согреют туманный грог и закурят сигары перед камином. Слишком все легко, слишком. И тот добавил:

— Сообщу при условии, что вы скажете мне, зачем они вам нужны.

— Поговорить с женой — это естественно.

В палату вошла Любовь с орудиями пытки, подошла ко мне и сказала сурово:

— Переворачивайтесь на живот.

— Психиатр распорядился?

— Не психиатр, а Борис Яковлевич!

— Можно в руку?

— Нельзя! — отрезала Любаша. Господи, этой-то я чем не угодил? Покорно подставил заднюю плоть, слегка вздохнул (совсем не больно) и услышал:


Еще от автора Инна Валентиновна Булгакова
Смерть смотрит из сада

Его брата убили — безжалостно и расчетливо. Закон бездействовал, и он начал собственное расследование. Он чувствовал, что разгадка где-то близко. Он еще не знал, как близко стоит к этой разгадке. Как близко стоит к убийце. Слишком близко…


Последняя свобода

Над компанией веселых обеспеченных молодых друзей плывет запах миндаля. Запах смерти… Кто же совершает убийство за убийством? Кто подсыпает цианистый калий в дорогой коньяк? Почему то, что должно символизировать преуспевание, становится знаком гибели? …Она — одна из обреченных. Единственная, решившаяся сопротивляться. Единственная, начавшая задавать вопросы, от ответов на которые зависит слишком многое. Даже ее собственная жизнь…


Век кино. Дом с дракончиком

Мир шоу-бизнеса. Яркий, шикарный мир больших денег, громкой славы, красивых женщин, талантливых мужчин. Жестокий, грязный мир интриг, наркотиков, лжи и предательства.Миру шоу-бизнеса не привыкать ко многому. Но однажды там свершилось нечто небывалое. Нечто шокирующее. Убийство. Двойное убийство. Убийство странное, загадочное, на первый взгляд даже не имеющее причины и мотива. Убийство, нити которого настолько переплетены, что распутать этот клубок почти невозможно. Почти…


Литературный агент

Детективные книги Булгаковой созданы в классической традиции: ограниченное число персонажей и сюжетных линий, динамика заключается в самом расследовании. Как правило, в них описываются «crime passionnel» («преступления страсти» - французский судебный термин)…


Соня, бессонница, сон, или Призраки Мыльного переулка

На подозреваемого указывало ВСЕ. Улики были незыблемы… или, может быть, только КАЗАЛИСЬ таковыми? Иначе почему бы человеку, совершившему убийство, столь упорно отказываться от своего последнего шанса — облегчения своей вины чистосердечным признанием? Впрочем, правосудие все равно восторжествовало… а может быть, совершилась страшная судебная ошибка? Прошел год — и совершенно внезапно настало время вспомнить старое убийство. Время установить наконец — пусть поздно — истину…


Только никому не говори

"Однажды декабрьским утром 86-го года я неожиданно проснулась с почти готовым криминальным сюжетом – до сих пор для меня загадка, откуда он пришёл: “Была полная тьма. Полевые лилии пахнут, их закопали. Только никому не говори”. И пошло- поехало мне на удивление: “Смерть смотрит из сада”, “Крепость Ангела” “Соня, бессонница, сон”, “Иди и убей!”, “Последняя свобода”, “Красная кукла”, “Сердце статуи”, “Век кино” и так далее… Я пишу медленно, постепенно проникая в коллизию, как в трагедию близких мне людей, в их психологию, духовно я вынашиваю каждый роман как ребёнка" (Инна Булгакова).


Рекомендуем почитать
Слоны могут играть в футбол

Может ли обычная командировка в провинциальный город перевернуть жизнь человека из мегаполиса? Именно так произошло с героем повести Михаила Сегала Дмитрием, который уже давно живет в Москве, работает на руководящей должности в международной компании и тщательно оберегает личные границы. Но за внешне благополучной и предсказуемой жизнью сквозит холодок кафкианского абсурда, от которого Дмитрий пытается защититься повседневными ритуалами и образом солидного человека. Неожиданное знакомство с молодой девушкой, дочерью бывшего однокурсника вовлекает его в опасное пространство чувств, к которым он не был готов.


Плановый апокалипсис

В небольшом городке на севере России цепочка из незначительных, вроде бы, событий приводит к планетарной катастрофе. От авторов бестселлера "Красный бубен".


Похвала сладострастию

Какова природа удовольствия? Стоит ли поддаваться страсти? Грешно ли наслаждаться пороком, и что есть добро, если все захватывающие и увлекательные вещи проходят по разряду зла? В исповеди «О моем падении» (1939) Марсель Жуандо размышлял о любви, которую общество считает предосудительной. Тогда он называл себя «грешником», но вскоре его взгляд на то, что приносит наслаждение, изменился. «Для меня зачастую нет разницы между людьми и деревьями. Нежнее, чем к фруктам, свисающим с ветвей, я отношусь лишь к тем, что раскачиваются над моим Желанием».


Брошенная лодка

«Песчаный берег за Торресалинасом с многочисленными лодками, вытащенными на сушу, служил местом сборища для всего хуторского люда. Растянувшиеся на животе ребятишки играли в карты под тенью судов. Старики покуривали глиняные трубки привезенные из Алжира, и разговаривали о рыбной ловле или о чудных путешествиях, предпринимавшихся в прежние времена в Гибралтар или на берег Африки прежде, чем дьяволу взбрело в голову изобрести то, что называется табачною таможнею…


Я уйду с рассветом

Отчаянное желание бывшего солдата из Уэльса Риза Гравенора найти сына, пропавшего в водовороте Второй мировой, приводит его во Францию. Париж лежит в руинах, кругом кровь, замешанная на страданиях тысяч людей. Вряд ли сын сумел выжить в этом аду… Но надежда вспыхивает с новой силой, когда помощь в поисках Ризу предлагает находчивая и храбрая Шарлотта. Захватывающая военная история о мужественных, сильных духом людях, готовых отдать жизнь во имя высоких идеалов и безграничной любви.


И бывшие с ним

Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.