Третий эшелон - [28]

Фролову все больше нравился Пацко, и он постарался примирить приятелей. Спросил Хохлова:

— Сколько вас тут живет?

— Восемь. Холостых, исключительно неженатых. Кроме разве Пацко.

Павел Фомич заметил, что в глубине полумрака два человека сооружали козелки для нар. Прикинул, пожалуй, многовато здесь людей. А вдруг прямое попадание?.. Но не сказал об этом, а пошутил:

— Просторнее, оно бы лучше. Воздух чище. — И уже серьезнее спросил: — Коммунисты есть?

Жильцы переглянулись. Вперед выступил Хохлов.

— Я — член партии.

— Электромеханик? Ну, и за комиссара общежития вам быть. Понятно?

— Так точно!

Фролов взял связиста под руку и вышел с ним на воздух.

— Вас как звать-то?

Тот засмущался:

— Нескладно. Парфен Сазонтыч.

— Вот, Парфен Сазонтыч. Ехали мы сюда и рассчитывали: приедем, осмотримся. Потом примем хозяйство, в курс дел войдем. Люди привыкнут. Так и наши сверхсекретные инструкции расписаны. А в жизни все по-иному вышло. Начальника станции нет, командиры многие погибли. Где надо пять, там у нас один. Выходит, всего втиснуть в инструкции нельзя.

Хохлову были непривычны такие разговоры Фролова. А начальник политотдела говорил с ним о наболевшем, как коммунист с коммунистом. Связист заметил:

— Краснов наш что-то приуныл. Бывало, все беседы да доклады, а тут…

Хохлов не нашел слов, замолчал.

— Что ж, Краснов подрастерялся. Непривычное дело, понятно. Ваши товарищи как? Приуныли?

— Видите ли, разбросано все, чисто ураган прошел.

Рябое лицо Хохлова посуровело, и он повторил:

— Разбросано. Трудно в новой обстановке освоиться. Но, думаю, привыкнем, работу наладим. Дело, оно человеком ставится, человеком и славится. А насчет расселиться — вы правы. Накроет, так всех.

— Что же, потолкуй с людьми, комиссар. Мысли у тебя правильные. Надеюсь, положенное нам сделаем.

Фролов пожал широкую ухватистую руку связиста.

— Побриться требуется, комиссар…

Хохлов виновато ощупал щетину на лице.

Почти в каждой каменной коробке подвала устраивались железнодорожники. Без суеты, деловито они оборудовали себе жилище, строили прочно, надолго, не надеясь на быстрый отъезд.

«Прав Хохлов, люди стали хозяевами», — с радостью думал Фролов, и спокойнее стало на душе.

Его догнал посыльный от коменданта: Мошков просил срочно зайти в комендатуру, Фролов вернулся.

Солнце пряталось за дальний фиолетовый лес, оттуда били орудия. Развалины бросали уродливые тени. Меж побитыми домами курились дымки, на об-шелушившихся стенках желтели отблески костров.

Пилипенко и Пацко за углом обвалившегося дома старались разжечь охапку сырых щепок: густой темно-сизый дым медленно поднимался в вечернее, непомерно просторное небо. Хохлов сидел на камне с котелком в руке, терпеливо ожидая, когда разгорится огонь. Листравой, примостившись на чурбаке у входа в подвал, тщательно штопал порвавшиеся штаны.

Пацко упорно раздувал ог^онь, стараясь изо всех сил. Нетерпеливому Пилипенко уже надоело возиться с костром, и он насмешливо подзадоривал стрелочника:

— Подуй-ка, подуй-ка! Разгорается…

Еремей, не замечая насмешки, по-прежнему яростно надувал щеки: лицо его налилось кровью, бородка ощетинилась, глаза, став красными, слезились.

Наконец Пацко добился своего: щепки. вспыхнули, дым весело вымахнул в вечернее небо, застилая первые проступившие звезды. Хохлов поставил, котелок с водой, подвинул его ближе к оранжевым углям.

— К вашему огоньку можно? — спросила из полутьмы Наташа, появляясь у костра и присаживаясь рядом с Листравым. Он был для нее здесь самым родным человеком. К нему она всегда приходила за советом и помощью. Сейчас ее взволновало сообщение в газетах о немецком наступлении на юге, и девушка очень хотела узнать, что думакЗт об этом старшие. И как раз Пацко повел разговор о южном наступлении войск неприятеля:

— Настырный этот фриц. На Волгу нацеливается, язва. Летом он бойкий, а зимой мороза, как клоп, боится.

— Мороз — для всех холод, — не согласился Листравой. — И нам холодно, и немцам, и финнам. Силы у него много: со всей Европы соскреб. Вот и прет. Союзнички чухаются — ему на руку. Самолеты у них лучше опять-таки…

— Что вы городите, извините, Александр Федорович? Что за глупость! — Илья вспылил, ударил себя кулаком в грудь. — Наш брат на четвереньках черта обгонит! А уж фрица!.. Я вот уверен, мы их пинками до самого Берлина дотолкнем.

— Чужой земли нам не надо, — сказал Хохлов.

— А мы им по морде, по морде за это вот…

Листравой мотнул головой на разбитые дома.

Снова заговорил Пацко:

— Придумать бы такие лучи. Навел на склад — всё в воздух, увидел самолет — искрошил в куски, заметил корабль — пустил ко дну. За один бы день кончили фрицев. Да где ж они, лучи-то? Вот и прет до самой Волги.

— Послушайте!

Хохлов отодвинул котелок с бурлящей водой, возразил:

— Колотят же гитлеровцев и без лучей! У нас тут он не прошел? Не прошел. И там не пройдет! Везде русские люди стоят! Скоро и мы на него двинем…

В воздухе провыли снаряды. Взрывы вздыбили станцию, положили людей на землю, вдавили в ложбины.

— Пока мы двинем, он уже двигает. Заставляет на четвереньках перегонять черта, — мрачно усмехнулся Пащко, вылезая из ямы.

Все снова потянулись к костру, уселись вокруг. Листравой опять взялся за шитье. Наташа отобрала у него иголку и брюки, принялась штопать сама.