Третий эшелон - [30]

Началось мучительное ожидание. Напрягся слух Чувства обострились настолько, что уши слышал! даже ранее не уловимые звуки. Легкое вздрагивание листьев в лесу, прыжок лягушки, падение капли росы — все настораживало. Не топот ли? Не голос ли слева? Не ползет ли в темноте диверсант, готовьк внезапно ударить сзади?..

Он чуть не поднял тревогу, но опасность показаться смешным остановила его. Батуев опустила на колени, прислонился плечом к щербатой кирпичной стене. Ему почудилось, что прошли длинные-длинные часы, его забыли.

Но вот и шаги, осторожный шепот на дороге.

— Стой! Кто идет?

Шаги притихли. Страшное молчание. Гремит сердце. Снова хриплый крик:

— Кто иде^?

Щелк взведенного автомата.

— Не стреляй, дяденька… Мальчик у меня.

Голос испуганный, женский, просительный:

— Жилье ищем, притомились…

«Обман! Обман! Обман!» — стучит сердце.

Автоматная очередь рассыпалась по разбитым улицам, плеснулась на дорогу, затихла, повторившись в лесу.

— Ой! Очумел…

И снова мягкая тишина. Приглушенный детский плач. Потом спешные шаги разводящего, начальника караула, солдат…

В свете фонарей на земле лежит женщина, прижав к груди мальчика в рваном пиджачке. Живая, но испуганная.

Ушли люди, и опять Цыремпил один со своими мыслями и непроницаемой темнотой.

Дождался смены и в «караулке» узнал, что задержанная женщина — местная жительница, возвращалась домой с мальчиком Петей.

— Вот он, твой пугальщик, — сказал Пацко, указывая на Цыремпила.

Мальчик грыз сухарь, сердито косил глаза из-под солдатской пилотки, плотнее прижимался к матери.

Вошел Фролов: все встали по команде «смирно». Начальник политотдела объявил Батуеву благодарность за димерную службу.

В подвале стояла приглушенная тишина. Только Александр Федорович изредка шуршал бумагой да за дверью вкрадчиво скребло железо о камень. Илья все собирался как-нибудь днем отбросить это железо, но забывал, и оно нудно дребезжало при малейшем дуновении ветра. И как ни старался Пилипенко, ему не удавалось уйти от мыслей. Представлялось, как они маневрировал! и как проворно работала Наташа… Она осталась во вторую смену, другого стрелочника ранило.

Илья ревниво присматривался к ней. Было неприятно, что дерхится она строго, сухо, не улыбается ему, как раньше, в первые дни знакомства. Что все это значи"?

Сегодня она дежурит в ночь. Наверное, очень страшно. Думает ли она о нем?

Через открытую дверь вливался свежий ароматный воздух. Пладя коптилки колебалось, уродуя тени на стенах. Вдруг оно угрожающе затрепетало.

Александр Федорович поднялся, закрыл дверь, снова принялся за пигьмо.

Сразу стало жарко, душно, запахло подвальной сыростью. Илья стремительно вышел за дверь.

Ночь была прохладная, темная и звездная. Илья посмотрел вверх: синим росчерком падала звезда. Исчезла. «Почему так бывает? — задумался он и вдруг обиделся на себя. — Не нашел времени прочитать. Ну ничего, вэт кончится война…»

Он осторожно гробирался в темноте, мечтая о том дне, когда стихнут выстрелы, кончатся бои, улыбнется эта девушка с гордыми глазами.

В стороне, у тешой стены, скатился камень, звякнуло так, будто убегал человек и уронил что-то металлическое.

— Эй, кто там? — Илья пошел навстречу шороху, сожалея, что не шихватил с собой автомата.

На серой стеге отчетливо заскользила черная тень человека, растаяла за углом. Илья кинулся за призраком, сжал \ пояса рукоять ножа. Врт и угол. Никого. Тихо. В стороне леса загудел паровоз, где-то там, в темной дали, вспыхнул прожектор, тотчас испуганно вильнул у погас. Илья, затаившись, постоял немного у стены I, встревоженный, вернулся в подвал. За каждым выступом ему мерещился лазутчик врага.

Александр Федорович спокойно выслушал его длинный сбивчивый рассказ и ничего не сказал. «Искать человека в каменных трущобах все равно, что иголку в копне сена», — думал он. Но Илья не успокоился. Зарядив автомат, Пилипенко вышел в темноту, за дверь. Вернулся нескоро, с неловким смущением разделся, молча прилег.

Машинист, ероша волосы, все еще корпел над письмом. Мыслей было много, но изложить их на бумаге просто и толково почему-то не удавалось.

Вот уже вернулся и Цыремпил из наряда. Он поделился своей радостью. Машинист похвалил его, не преминул заметить:

— Павел Фомич такой, с душевной теплинкой. Человек для него — всё.

Цыремпил с Ильей о чем-то шептались, мешая Листравому, и он посоветовал:

— Ложитесь-ка, друзья хорошие. Рано подниму. Перезаправить буксы требуется.

Он так и не дописал письмо. Засунув бумагу в изголовье, Александр Федорович снял со стены автомат и, чтобы не потревожить спящих, тихо прикрыл за собой дверь.

Сухая и пахучая темнота охватила его.

Встретился часовой Еремей Пацко. Поздоровались. Стрелочник рассказал о дежурстве Батуева, о случае с выстрелом. Листравой выслушал рассеянно, потом молча заспешил к станции.

Наташа несла к семафору фонарь, кутая его в полы шинели. Странно было сознавать, что теперь по своей земле надо ходить крадучись, остерегаясь. Вроде и не хозяева мы. Вот ведь на перегоне, в той выемке, не очень-то удобно выгружать технику, а приходится.

Позади послышался говор, шаги. Наташа насторожилась, вглядываясь в темноту, щелкнула затвором автомата. Чтобы ободрить себя, спросила: