Третье поколение - [45]

Вдруг он увидал деньги. Уже не трехсотрублевую пачку. Тут пахло не сотнями, а тысячами. Несколько па­чек, связанных вместе тонким шпагатом. Так завязывают деньги в банках. Пачка эта, большая и толстая, была прикрыта с одного угла мхом, на котором, возможно, лежала чья-то голова. Под мхом был слой прогнивших хвойных игл, и пачка провалилась, когда на нее нажали, так что сверху виднелся один лишь угол. А вся она ушла в яму. Можно было представить себе, что человек, когда лег, нажал боком или плечом на пачку и вдавил ее в трухлявый пласт мха, хвойных игл и земли. Сам ли он нарочно это сделал, желая избавиться от этих денег, или просто потерял их, выронил из кармана, вернее — из мешка, когда кинулся наземь, — об этом трудно дога­даться. Однако Михал Творицкий, по правде сказать, сейчас не очень задумывался над этим. Волнуясь и блед­нея, он вытащил из провала пачку. Она была тяжелая. Сколько тысяч? Или десятков тысяч? Или сотен тысяч? Разве можно было такие деньги бросить нарочно? Зна­чит, потерял... Значит, был очень встревожен, взволно­ван, устал?..

Уже позднее, много недель спустя, Творицкий вспо­минал и признавался, что в тот момент, когда он под полой своей одежды нес деньги, он отлично знал и пони­мал, что делает; он здраво и осмысленно рассуждал об обстоятельствах, при которых здесь могли оказаться эти деньги. Возможно, что именно сильное возбуждение обу­словило эту ясность мысли, ибо, как рассказывала потом его жена, Михал никогда не отличался особой логично­стью рассуждений. Самое большое, на что он был спо­собен,— это упорно держаться того, что казалось ему правдой. Но рассуждать о том, является ли данная прав­да правдой на самом деле, он был небольшим охотником.В этом смысле он был полной противоположностью своей жене. Она предвидела, что может случиться завтра, пред­ставляла себе, как может обернуться дело послезавтра. Она думала о том, что на месте, где сегодня пробивается молодая поросль, спустя годы вырастет лес. А Михал воспринимал мир таким, каким видел его в данную ми­нуту.

Мир! Мир, в котором живет и который видит чело­век! Теперь он не страшен! Теперь, есть спасение! Пу­скай будут войны и тревоги, — сильный спасется от беды! Сильному легко будет спастись, слабому — труд­но, а самый слабый не выдержит и погибнет. А я те­перь сильный!

Такое чувство переполняло его душу, когда он нес найденные деньги.

Но чем ближе подходил он к дому, тем больше охва­тывала его тревога. Вдруг вся эта история начинала его угнетать и мучить. В одно мгновение радужные краски сменялись мрачными, потом снова начинали светлеть. Так бывает у слабовольных людей. У сильных же это случается в моменты серьезных потрясений, когда от самой силы их натуры мало что остается.

Михал Творицкий тихо вошел в дом и виновато по­смотрел на жену.

— Где это ты пропадал целый день?

— Всякие дела...

— Опять ты стал какой-то странный. Прячешься, мало говоришь. Люди видали, как ты бросил пахать и зачем-то в лес пошел... Ты что, опять деньги ищешь?

Слова эти попали в цель. Она вспомнила про трех­рублевки, которые он ей показывал, и сказала это в шутку, а он побледнел и растерялся. Однако тут же взял себя в руки и крикнул:.

— Убирайся к черту!

Она встревожилась: может быть, и в самом деле деньги ищет, если так смутился, а потом стал почему-то кричать. Вдруг ее потрясла мысль, которой она и сама не верила: а не причастен ли он сам к этому убийству? Что с ним творится? Ее обожгло воспоминание о том, что тогда, поведав ей новость о трупе и найденных трех­рублевках, он сказал: «Чтоб никому ни слова!» Но ведь она так и не узнала, о чем ей следовало молчать!

— Послушай, Михалка! — сказала она, положив ему руки на плечи. — Скажи мне все, что тебя мучает. Ты что-то скрываешь от меня.

— Отстань! Что тебе все кажется?

«Была бы жена как у людей, можно было бы все вместе делать. А то прячься, как от врага!» — думал он и злился.

— Кричишь? Говори мне все!

— Убирайся! — И тут же подумал: «Ночью придется спрятать деньги в каком-нибудь надежном месте, чтобы она за мной не подглядывала. Так спокойнее...» И он сказал:

— Кричу потому, что ты меня из терпения выво­дишь. Какие я деньги искал? Что ты выдумываешь? — И не выдержал роли до конца. Снова крикнул: — Что ты за допросы мне устраиваешь?

Теперь обозлилась и она.

— А о чем ты мне тогда говорил, чтоб я словом не обмолвилась? Может, деньги нашел и хотел признаться, а теперь таишь? А на меня кричишь, когда я с тобой по-хорошему говорю.

— Эта твоя хорошесть — мое несчастье.

— Несчастье? Ты рубль жалеешь на ребенка истра­тить, а говоришь, что любишь его! — Она заплакала.— Если ты так бесишься — значит, что-то натворил!

Улучив момент, Михал вышел из хаты и хлопнул дверью. Было темно. Он взял лопату и пошел на гумно. Давно уже наступил вечер. Распогодилось. Холодало. На гумне он вытащил из-под сена деньги, упаковал их в ящик, плотно прикрыл сверху доской и хотел забить, но побоялся стучать. Все прислушивался, не идет ли «она». Вышел за гумно, туда, где начиналось поле. Над задними воротами гумна был небольшой навес от до­ждя. Здесь, на сухом месте, он и начал рыть землю. Опустил в яму и закопал. А сверху набросал соломы, принес из дровяника мелкой коры и присыпал. Вошел в хату и не сказал жене ни слова.