Тренинги свободы - [63]

В интересах благоденствия — собственного и своей маленькой семьи — человек вынужден обходить писаные законы, договор не стоит и бумаги, на которой он изложен, скреплен печатями, обещание ничего не значит, и ему только и остается грабить собственное, но враждебное ему государство. Многие так и пытаются поступать, но если кому-то все же удается осуществить этот безрадостный план и сколотить значительный капитал, он очень скоро понимает, что в условиях глобализации его конкурентные возможности весьма ограничены. Сегодня, из-за неравномерности развития, географически большую часть Европы составляют такие открытые общества, в которых люди — не поодиночке, a en bloc[40] — неконкурентоспособны. Ликвидировать неравенство между двумя историческими регионами сильные демократические державы желают лишь в тех случаях, когда интеграция, при всех ее весьма устойчивых отрицательных чертах, отвечает их интересам. Однако на данный момент их превосходство лишь усугубляется тем фактом, что шенгенские границы пролегают там же, где пролегали во время холодной войны, а следовательно, выработанные в условиях изоляционизма моральные общественные соглашения теряют свою силу по другую сторону границ. В новых демократиях и впредь не будет ни значительной национальной буржуазии, ни крепкого среднего класса, ну, а чего нет, того и им бояться не приходится. В этом регионе нет свободных от влияния крайних идей, профессионально подготовленных и хотя бы на элементарном уровне способных участвовать в переговорах политических деятелей. А правительства старых крупных демократий не желают и даже не способны заглядывать хоть немного дальше, чем на четыре года вперед.

У нас в Европе существуют две большие системы, которые из-за различий в их внутренних структурах не только не способны к интеграции, но есть опасения, что им нелегко будет хотя бы просто жить в мире друг с другом. Война в Югославии была лишь первым указывающим на это сигналом.

Различие между двумя историческими регионами проистекает из функционирования тоталитарных режимов, и, вследствие холодной войны, различие это больше, чем когда-либо. На примере Германии можно изучать, как это различие на обеих половинах континента ведет к усилению политического экстремизма. Канцлер Шрёдер прав, неонацизм действительно не восточногерманская проблема, но она все же стала опять германской проблемой потому, что западные немцы до нынешнего дня не приняли во внимание природу этого различия, а потому не считались с нею. Государство, строившее жизнь на эгалитарной социальной основе, рухнуло, однако наследие его тайной жизненной стратегии сохранилось в неприкосновенности. Собственно, у нее и не было причин не сохраниться. Ведь государство это рухнуло не потому, что капитализм по сути своей оказался гуманнее социализма, оно рухнуло и не потому, что томившиеся при диктатурах люди предпочли демократию и стали ее приверженцами, оно рухнуло и не потому, что внутренние структуры недифференцированных некреативных социалистических обществ оказались неконкурентоспособными в переживающем третью технологическую революцию мире, — оно рухнуло потому, что руководимые животным инстинктом накопления, вынужденные во имя эгалитарных идей жить в экономике дефицита и в нищете миллионы людей в течение нескольких десятилетий, словно кроты, вырывали из-под себя социалистическое государство. Они тоже хотели есть бананы, и вот они получили свои бананы. Теперь они выкапывают из-под себя демократию, нечто такое, о чем они, не располагая ни опытом, ни знаниями, не имеют никакого понятия. Будь это не так, новые демократические партии и новые демократические правительства, по крайней мере, не взяли бы на себя руководящую роль в легализации коррупции, в обкрадывании государства и криминализации. Или, по крайней мере, столь гордые своей всемирной значимостью Церкви интересовало бы не только, как и каким образом под видом возмещения урвать себе еще хоть что-нибудь у самых обездоленных, но и нечто совсем иное.

Гражданину новых демократий в принципе давно уже не свойственны такие душевные всплески или эмоции, на которые он мог бы с уверенностью опираться в новом своем положении, но это как раз и характерно для его нового положения. Он с глубокой внутренней убежденностью возвратился к прежней ролевой игре. Он вновь действует в соответствии со своими паразитическими наклонностями и мыслит в соответствии с идеями эгалитаризма. То есть стремится к богатству любой ценой, но желает при этом такого социального уравнительного государства, в котором все, кроме него, платят налоги, распределяют же их поровну, однако таким образом, чтобы ему доставалось больше. А если так не получается — желает формирования такого националистического полицейского государства, которое по расовым или историческим основаниям запретит соседу то, что ему, разумеется, разрешает. Граждане новых демократий с такой легкостью вернулись к симуляции, как будто они и не были хотя бы по закону свободными людьми. Прежде они симулировали социалистические взгляды, теперь демократические. А почему бы им и не остаться симулянтами, если граждане старых демократий, со своей стороны, не отказались от диссимуляции. Они ведь тоже не спешили исследовать ментальные и духовные последствия их собственного прошлого времен холодной войны.