Требуется Золушка средних лет - [4]

Леля с детства помнила великолепные мейсенские сервизы, столовое серебро, медную кухонную утварь, огромный мрачный ковер на полу в гостиной, книжные стеллажи под потолок, куда приходилось взбираться по особой лесенке.

Не то что их квартирка в Сокольниках, в которую они переехали в конце семидесятых, незадолго до смерти мамы.

Леля вздохнула. Сначала умерла мама от сердечного приступа, а вскоре и прабабушка Пульхерия, ласковая прозрачная старушка с ясной головой и острым умом, тихо ушла в 94 года, угасла, как свечечка.

И остались они с папой вдвоем. И жили душа в душу. И любил он свою дочку, баловал и за себя, и за маму, и за бабушку Пульхерию. А потом женился. И привел молодую жену (всего-то на десять лет старше дочери) в их трехкомнатную «распашонку» в Сокольниках. И Леля, тогда уже семнадцатилетняя девушка, очень старалась не показать своего разочарования и не огорчать отца, уважая его право на личную жизнь. А тот, захваченный сильным чувством, своей неутоленной еще страстью, не заметил, как бесцеремонно утверждается в правах новая хозяйка.

Леля все чаще пропадала у бабушки с дедушкой на Кутузовском. А потом и вовсе к ним перебралась. А два года назад старики уехали на постоянное жительство в Германию, где давно уже обосновалась их младшая дочь Татьяна, Лелина тетка, вышедшая замуж за немца.

А квартиру со всем ее чудесным содержимым оставили Леле. И это было счастье — все эти красивые, добротные вещи, вобравшие в себя тепло любимых людей, хранящие их память, как талисманы, обереги, как добрые духи.

«И ведь вот что удивительно, — думала Леля, касаясь потемневшей от времени поверхности буфета, шкафа, комода, всматриваясь в серебристое свечение старинного зеркала, — годы только подчеркивают красоту и благородство этих вещей. Потому что они сделаны с любовью? Руками мастера? Каждая в единственном экземпляре…»

Она вовсе не была оголтелой мещанкой, но красивый, уютный, теплый дом являлся необходимым ей уровнем комфорта.

С отцом они теперь встречались только на ее территории. Он страдал от сложившейся ситуации, но и сам понимал, что так лучше.

«Сейчас, конечно, тоже много красивых вещей, — думала Леля, хлопоча на кухне, — но вот таких, «одушевленных» больше нет. И как же это я, ценительница прекрасного, — усмехнулась она, — решилась так себя обезобразить? Волосы остригла, как у подпаска, оделась пугалом огородным. Что это за волна меня накрыла?..»

Теперь, когда прошел ажиотаж, «азарт погони», она начала сомневаться, сможет ли вот так изо дня в день жить в образе серой мыши? И как объяснить свое странное преображение друзьям, знакомым? Неужели она так сильно влюбилась?

Перед глазами возникло лицо Буданова: зеленоватые глаза, породистый крупный нос, тяжелый подбородок с ямочкой. Коротко стриженная лысеющая голова…

«Господи! Он прекрасен!» — подумала Леля, и сердце сладко замерло в груди. Мышкой, лошадью, подпаском, но она будет рядом. А как еще бороться за свою любовь?

Трель звонка возвестила о приходе Катерины, и Леля пошла открывать дверь.

— О, какие запахи! — обрадовалась та, вваливаясь в прихожую с двумя огромными пластиковыми сумками. — А я просто умираю от голода!

— Тогда сразу мой руки и за стол, — скомандовала Леля, перетаскивая поклажу в комнату.

Ловко расправляясь с содержимым тарелки, Катерина внимательно выслушала Лелин отчет, откинулась на высокую спинку массивного стула — почти трона! — и удовлетворенно похлопала себя по животу.

— Ой, Лелька! Ела бы у тебя три раза в день, да боюсь в дверь не пролезу. Бедный твой Буданов! Раскормишь ты его, как рождественского гуся!

— Твоими бы устами, — вздохнула Леля. — К сожалению, он не мой…

— Будет наш, — уверено предрекла Катерина, — если вести себя по-умному. На работу тебя приняли, а вот дальше, как говорил великий Ленин, «мы пойдем другим путем».

Леля открыла было рот, но сестра предостерегающе подняла руку.

— Слушай меня внимательно. У тебя сейчас есть только две дороги, и обе ведут в тупик. Первый вариант самый безнадежный: ты не нужна ему ни в каком виде — ни в образе принцессы, ни в образе лягушки. Ну, ты не в его вкусе, или он Люську забыть не может, или еще по какой причине — не важно. Не нужна и все. Как говорится, полный абзац. Второй вариант, в общем-то, тоже абзац. Как мы уже говорили, в таком прикиде он на тебя будет смотреть, в лучшем случае, как на пишущую машинку тысяча девятьсот двадцать девятого года выпуска. «Ундервуд» называется…

— Но что же делать? — расстроилась Леля. — Я же не могу изменить внешность! Он сразу догадается, что это был спектакль, и выставит меня за дверь!

— Вот! — торжествующе уперла в нее палец Катерина. — Значит, внешность надо менять не сразу, а постепенно! Понимаешь? Ну, конечно, месяц, как минимум, придется потерпеть. Хорошо хоть лето на дворе — нацепила бабушкин сарафан и вперед!

— Тебе легко говорить. А представь, каково мне?!

— Ну, милая моя! — саркастически протянула Катерина. — Ты сама это придумала, никто не неволил. Теперь или сразу плюнь на свою затею, или иди до конца.

— Ну, ладно! — прервала ее сентенции Леля. — Давай рассказывай, что ты там придумала.