«Травой ничто не скрыто...» - [29]

Снова прозвучал меланхолический глас трубы.

— Чтобы победить, Виркола должен прыгнуть по меньшей мере метров на девяносто — и притом безупречно…

С того места, где мы стояли, Бьерн Виркола виделся нам темным упругим мячиком на фоне трамплина.

И вот он прыгнул.

Восемьдесят тысяч человек судорожно глотнули воздух; казалось, раздался один-единственный глубокий вдох, и все затаили дыхание.

Виркола выпрямился всем телом, на какой-то миг расправил руки как крылья. Затем, прижав руки к бокам, он вытянул туловище параллельно лыжам и застыл в полете, которому, казалось, никогда не будет конца.

Девяносто два метра!

Буря восторга захлестнула толпу, которая тут же снова затаила дыхание, потому что на пяти табло появились баллы за стиль прыжка.

19–19,5—19,5—19,5—20!

Я думал, что лопну от счастья. Я — крохотная частица огромной толпы, взорвавшейся ликованием!

Вопль восторга, подобно реву стартующего реактивного самолета, вознесся к синему, безоблачному небу.

— Победа! — кричал я. — Мы победили!

Мы!.. Это Виркола, и я, и все иностранцы, и дипломаты, и пьянчуги, и все, все праведники и грешники — все люди в этот чудесный день!

— Первый раз в жизни вижу такое! — сказал я, оборачиваясь к брату.

Но Кристиана рядом со мной не было.

Рядом со мной стоял какой-то мужчина, а у него на рюкзаке сидел мальчуган.

— Кристиан, — позвал я.

И тут я ощутил на своих ногах какую-то тяжесть.

Кристиан, видимо, поскользнулся и упал. Он лежал скорчившись на снегу между мною и мужчиной с рюкзаком, на котором сидел мальчуган.

— Кристиан…

Брат не ответил. Он лежал недвижимо.

Склонившись над ним, я уставился на его спину.

Я ничего не слышал. Ничего не чувствовал. Казалось, я в безвоздушной камере — наедине с братом, лежащим у моих ног. А в синей куртке на его спине было крохотное, опаленное по краям отверстие.

Я сбросил рюкзак, сорвал с себя куртку и прикрыл ею Кристиана. Не знаю, почему я так сделал. Я тогда не мог думать. И чувствовать не мог. Я только действовал.

— Скорей санитаров! — сказал я мужчине с рюкзаком. — Мой брат потерял сознание.

Потерял сознание? Кристиан… Кристиан…

Совершенно бесстрастно я констатировал, как отлично работает «Скорая помощь». Она прибыла через несколько минут. С носилками.

Снова и снова раздавался меланхолический глас трубы, возвещавший очередной старт, никто не обращал на нас ни малейшего внимания. Ни на санитаров, которые быстро шагали с носилками, ни на меня, шедшего рядом.

Ближайшая санитарная машина стояла на Холменколвайен.

Я сел в машину рядом с носилками.

Завыла сирена, и автомобиль сразу же набрал скорость. «Все в этой стране делается как надо, — думал я. — Даже сегодня… а что сегодня?.. Ах да, воскресные состязания на Холменколлене… даже сегодня на улицах, должно быть, десятки тысяч людей… даже сегодня полиция гарантирует зеленую улицу санитарной машине… Санитарная машина… и в ней Кристиан? Кристиан…»

На этот раз мы не поехали в Уллевол. В ту больницу, что всегда была для меня якорем спасения: я всегда знал, что найду там Кристиана и он сделает все необходимое.

— Кристиан… — сказал я.

Он не шелохнулся. Я не узнавал его. Его чистое волевое лицо было спокойно, словно во сне.

Я осторожно откинул с его груди шерстяное серое одеяло, которым его прикрыли санитары. Я увидел, откуда вышла пуля: на его груди, прямо под карманом, была приколота эмблема Общества лыжников. Я увидел отверстие с буры-ми опаленными краями — оно было больше другого, того, что я обнаружил у него на спине.

Кристиан… Кристиан…

Я карабкался вверх, выбираясь из серых туч. Я рвался к чистому небу, воздуху, свету… Но тучи, сгустившись, обратились в снег. И снег душил меня, и я утонул в нем…

Темная птица взмыла со снега ввысь, и этой птицей был я. И я летел куда-то долго-долго…

— …девяносто два метра! — объявил я.

Я слышал чьи-то голоса или, может быть, это были крики восторга, потому что я пролетел так далеко. Но прислушиваться не хотелось. И снова я потонул в снегу. Потом я снова карабкался сквозь серые тучи. Где-то там, над тучами, должен же быть просвет?

Достаточно было открыть глаза. Теперь я слышал голоса… они раздавались где-то высоко-высоко в небе… и мне очень хотелось увидеть тех, кому они принадлежали. Но это было так трудно.

Снова послышались голоса. Что они говорили?.. А может, был только один голос? Нет, два.

— Мартин, — произнес первый голос.

Кто такой Мартин? Ах да, Мартин — это же я, человек, летающий выше и дальше всех. Но, может быть, я вовсе никуда не летал? Может, я просто лежал без движения? И что за белое облако надо мной?

Потолок. Обыкновенный беленый потолок. Но где же те голоса?

— Мартин, — повторил прежний голос. — Ты не спишь?

Я отвел глаза от потолка, и передо мной возник Карл-Юрген. Я смутно различал его силуэт, а он словно колыхался надо мной, и было у него два лица, которые никак не сливались в одно. Я пытался разглядеть оба лица, изо всех сил стараясь смотреть на них в упор, так, чтобы вместо двух увидеть одно. Право, не бывает же двуликих существ? Впрочем…

— Янус, — сказал я.

— Да нет, это же я, — отозвался Карл-Юрген. — Ты только не волнуйся.

А я и не волновался. Мне было хорошо. Правда, я был немного сердит на Карла-Юргена за то, что он не дал мне досмотреть такой чудесный сон: подумать только, я был птицей, парившей в воздухе дольше всех других. Я снова закрыл глаза. Но тут послышался второй голос.