Транссибирский экспресс - [30]

— Смотрите. — Сугимори достал из портфеля газету. — Знакомо?.

— Конечно, — ответил Кавамото, — это газета от третьего апреля.

— А как это вы сразу определили?

— Во-первых, это одна из моих газет. А во-вторых, вот некролог Куроды, мы его давали третьего апреля, я точно помню.

— Правильно. Вы запомнили точно. — Сугимори помолчал, пристально разглядывая издателя, и наконец сказал: — Тогда запомните такую дату: двадцать второе мая. Повторите!

— Двадцать второе мая.

— И вот еще что. — Сугимори протянул через стол пачку фотографий: — Вам нравятся эти фотографии?

Кавамото с удивлением посмотрел на полковника:

— Это моя жена... А это сын... Это я, только не помню, где и кто меня снимал... А это, — он отложил в сторону одну фотографию, — господин Сайто, уехавший с торговой миссией в Россию.

— Правильно, — кивнул Сугимори. — Теперь смотрите внимательно.

Полковник взял фотографию Сайто, развернул газету за третье апреля и приложил фотографию на место изображения убитого Куроды в траурной рамке.

— Нравится?..

Кавамото молчал, лицо его покрылось испариной.

— Господин полковник, — как можно более достойно начал он, — я не имею права... это...

— Хорошо. Тогда так...

Сугимори разложил на столе оставшиеся у него фотографии и по очереди стал прикладывать их к траурной рамке в газете.

— Может быть, вам так больше нравится?

— Но это моя жена! — цепенея, произнес Кавамото. — А это сын...

— Так что? — Сугимори спокойно смотрел на Кавамото.

— Нет, лучше действительно эту, — быстро проговорил издатель и поспешно отложил в сторону фотографию Сайто.

— И я так думаю, — согласился Сугимори. — Вы все правильно понимаете, да я в этом и не сомневался... Кстати, ничего, что я занял ваше место?

— Нет-нет, что вы! — торопливо проговорил Кавамото и, сам того не ожидая, встал. Так они и продолжали разговор: Сугимори сидел, а Кавамото, подобострастно склонившись, стоял по другую сторону стола.

— Если я правильно понял, двадцать второго мая я должен поместить эту фотографию в такой же рамке?

— Вы прекрасно поняли. — Сугимори улыбнулся. — Но не только фотографию, но еще и это... — Он протянул Кавамото лист бумаги.

Тот прочитал вслух:

— «Трагически пал от руки...» — Кавамото поднял глаза на Сугимори.

— Что вы так испугались, это пока не про вас, — добродушно заверил полковник. — Знать о нашем разговоре никому не надо... В том числе и некоторым друзьям.

— Вы имеете в виду... — заспешил Кавамото.

— Я пошутил, — успокоил его Сугимори. — Итак, вы сами подготовите этот материал?

— Да, Сугимори-сан.

— Но только после того, как получите телеграмму вот такого содержания. — Сугимори достал из портфеля листок бумаги и протянул издателю. — Вы должны получить ее двадцать второго. В тот же день выйдет ваша газета. — Полковник встал: — А теперь попросите секретаря проводить меня.

13

Поезд раскачивало, изредка стены купе озарялись отсветами одиноких фонарей, уныло стоявших на маленьких станциях и полустанках, мимо которых проскакивал поезд.

Чадьяров, лежа на верхней полке, следил за перемещающимся по потолку световым пятном, размышлял: «Мне говорят, что в Москве я буду два дня. Мне говорят, что о задании я узнаю в дороге, меня убеждают, что не придется никуда выходить и не придется с кем-либо встречаться. И тем не менее я неизвестно для чего получаю три новых костюма... Чтобы оправдать появление Хаяси в облике портного?.. Едва ли. Видимо, костюмы играют какую-то самостоятельную роль. Знает ли об этом моя мегера?.. Завтра проверим...»

Утром Александра Тимофеевна, уютно устроившись в углу купе, в кресле, вязала. Дверь распахнулась. Она подняла голову — на пороге стоял оживленный, улыбающийся Фан. Таким его она видела впервые.

— В чем дело? — удивленно спросила Александра Тимофеевна.

— А ни в чем! — развязно ответил Фан и легко запрыгнул к себе на полку. — У вас — свои дела, у меня — свои! — Он звонко постучал себя ладонью по лбу: — Все-таки варит!.. Варит, родная! — воскликнул он.

— Что там у вас варит?

— А ничего. Коммерция. Это не вашего ума дело.

— Что случилось?

Вместо ответа Фан принялся насвистывать и демонстративно уткнулся в журнал.

— В чем дело? — В голосе Александры Тимофеевны закипало раздражение.

Фан спрыгнул с полки, приблизился к «жене»: видимо, ему не терпелось поделиться своими замечаниями.

— Только между нами, — торопливо начал он. — Этот состав через день после прибытия в Москву едет обратно в Харбин. Так? У меня три костюма. Новенькие, с иголочки, пошитые одним карликом. Бесплатно. Зачем они мне? Из вагона я не выхожу, в Москве из номера гостиницы тоже шагу не сделаю, хоть убейте. Так зачем мне костюмы? Отдаю их проводнику, но денег с него не беру. На эту сумму он покупает водку и икру, грузит в вагон-ресторан и привозит в Харбин. Без пошлины. — Фан тихо и счастливо засмеялся, победно глядя на Александру Тимофеевну: — Каково?

Демидова, бледная, с трясущимися от злости губами, подошла к двери, заперла ее и повернулась к сияющему Фану.

— Так вот, коммерсант, слушай и запоминай... Если пропадет хоть один пиджак или даже пуговица, — она перевела дыхание, чтобы говорить как можно спокойнее и убедительнее, — ты случайно выпадешь из вагона. Понятно?..