Трансплантация - [10]

— Вот и засуньте эту почку себе туда, куда Маракин обычно клиентам паяльник вставляет. И крутит, — взрывается Кольцов. — И вы выкручивайтесь, как хотите, перед Маракиным вашим. Скажите, к примеру, что ошиблись, неправильно оценили ситуацию. Почка, в конце концов, не той системы оказалась. В общем, ваши проблемы. А я в этом случае операцию делать отказываюсь. Категорически! Нагадить вы мне, конечно, нагадите. Не сомневаюсь. В этом вы профессионал. Ничего, отмоюсь. Не впервой! Всё! Разговор окончен!

Не глядя на Лисина, Кольцов выходит из ординаторской, громко хлопнув дверью.

* * *

Палата интенсивной терапии. Маракин за плотно прикрытой занавеской смотрит телевизор, поигрывая дистанционным пультом.

Гуреев неподвижно лежит на кровати, укрытый до подбородка одеялом. Лицо измождено до предела. На голове влажное полотенце. Явно хуже состояние и у Саши Нефедова. Глаза провалились. На лбу испарина. Сухие, потрескавшиеся губы.

Гуреев чуть приподнимает голову:

— Ты как? Сашок?

Голос слабый, еле слышный:

— Пока жив, дядя Коля.

— И правильно! А жмот тот криминальный? — Гуреев кивает в сторону занавески.

— Тоже пока жив, дядя Коля.

— А вот это неправильно! Хотя то, что «пока», уже малёха обнадёживает!

Маракин чертыхается и увеличивает громкость телевизора. Палата наполняется стонами девиц и прочими звуками, свойственными выбору «кина» Маракина.

— Ну, Маракин, ты даёшь, — оживает Гуреев. — Эротоман на гемодиализе! Смотри, не перенапрягись с прописькой. Утка бы не треснула. Жалко птичку.

Маракин демонстративно делает звук еще громче. Гуреев, с трудом дотянувшись до лежащего под кроватью тапка, швыряет его через верх занавески. Тапок попадает точно в плеер. Тот с грохотом падает на пол. Стоны и вздохи прекращаются, и телевизор переключается на один из местных эфирных каналов. Передают дебаты кандидатов на пост мэра района. Действующий мэр Анатолий Ильич Кручилин против кандидата от «Единой России» Сергея Ниловича Барасова.

Кручилин:

— …Зачем же всё грязью-то поливать? Давайте поговорим объективно, с цифрами в руках. Хотя бы о развале здравоохранения, как вы изволили выразиться. У вас лишь лживые слова, а за мной конкретные дела и официальные цифры. Вот вы заявили, что у нас в районе плохо со стационарами. Но на самом-то деле количество койко-мест в больницах увеличилось на целых тридцать шесть процентов! В результате почти в два раза снизилась детская смертность! Кстати, и общая смертность тоже упала. Это статистика! Это точные проверенные данные! А не ваша брехня! У нас в регионе среднестатистическая женщина доживает до семидесяти семи, а мужчина до шестидесяти восьми лет. И это так!

Барасов:

— А вы-то здесь при чём, мэр Кручилин?

Кручилин:

— А вот тут я с вами, Барасов, абсолютно согласен. Это не заслуга лично Кручилина. Это стало возможным благодаря слаженности усилий всех ветвей власти, титанической работы наших замечательных врачей, наших медсестёр. Вот кого мы должны благодарить. А не обижать их, не смешивать с грязью. Сами-то вы на что способны? А, Сергей Нилович? Кроме партийной работы, ничего больше и делать не умеете. А в мэры ох как хочется!

Слышны аплодисменты в студии.

Гуреев тоже аплодирует, затем подводит свой итог прениям:

— И всё-таки, какой же мы с вами народ неблагодарный. Стыдно за самих себя. Вон, успехи-то какие! А мы? Ворчим, кляузы пишем. Помойка грязная, утка единственная, судно времен Первой мировой. Могло и того не быть. А вот есть же. Раз воняет! В результате титанической работы и целенаправленных усилий. И что там про среднестатистического мужчину говорилось? Цифру вот не запомнил. Давайте-ка подсчитаем. Тебе, Сашка, сколько?

— Шестнадцать в июне будет. То есть могло бы быть.

— Будет, Сашок, будет. А тебе, Маракин?

— Тридцать пять через неделю будет. — Маракин приглушает звук телевизора.

— Так, — радуется Гуреев, — значит, тридцать пять могло бы быть. Плюс шестнадцать Сашкиных. Итого с моими шестьюдесятью шестью сколько получается? Прикинь, Сашок.

— Сто семнадцать, дядя Коля.

— А теперь на троих делим. — Гуреев, уставившись в потолок, шевелит губами. — Не делится небось. Тогда бандита выкинем. Мне с ним делить нечего… а то ещё…

— Делится, — прерывает старика Нефёдов. — Тридцать девять получается.

— Ну вот. Тридцать девять, — Гуреев торжествует. — Ура! Очень даже достойная цифира. Опять же в результате титанической работы и неусыпного внимания власти к проблемам здравоохранения. У меня здесь тоже аплодисменты прописаны. Стоя притом.

Пытается резко встать. Но вдруг начинает задыхаться и в полном изнеможении вновь валится на кровать.

— Ой! Больно-то как! Маракин, вызови там кого-нибудь. Совсем мне плохо. Похоже, помираю.

— Туда и дорога! — раздается из-за занавески.

— Нажмите на кнопку, сволочь! — Нефедов пытается встать, но, схватившись за сердце, опускается на кровать.

— Да и хрен с ней, с кнопкой этой, — пробует успокоить юношу Гуреев. — Пусть Маракину останется личный катафалк заказывать. Ой, блин, больно-то как! Слышь, Маракин, сделай телевизор погромче. Неохота мне пацана пугать. Я громко стонать буду. Очень громко. Мешать всем буду. Уж очень больно. Помираю я.