Трактат Сатаны. История Дьявола, рассказанная им самим - [73]

Что прикажете думать, если вдруг обнаруживается цепочка взаимосвязей, ведущая от буддийских монахов через мистиков-суфиев к каббалистам, которая четко прослеживается благодаря распространению и применению особой техники дыхания и медитации, что потом использовалось также мистиками в христианстве? Или если удается провести более или менее прямую линию от ужимок камлающих шаманов через тех же буддистов, суфиев, каббалистов и христианских мистиков до романтического идеализма, и таким образом выйти на след таинственного субкода человеческой культуры, в котором, возможно, содержится более существенная информация, чем в самом удивительном научном прогрессе? Или если дают о себе знать древнейшие учения гностиков — сначала богомилов на Балканах, затем катаров на Юге Франции — то, где бы они ни появлялись, их безжалостно искореняла господствующая Церковь. Это происходило по той причине, что они содержали слишком много опасных и неизреченных истин из того самого субкода. Поэтому, а именно для сохранения их в тайне, и была придумана святая инквизиция, чтобы преследовать еретиков и заставлять их молчать не за их неверие, а за их знание?

На этом можно спекулировать сколько угодно, но это так и останется спекуляцией, поскольку почти из любой комбинации фактов можно вывести любую вполне убедительную теорию. Во всяком случае, движение происходит в чрезвычайно проблематичной плоскости. Как можно судить о мистериях и других тайных учениях, если сущность их раскрывается только тем, кто соответствующим образом готовится к ним и проходит посвящение? Для этого, очевидно, надо подвергнуться испытаниям и пройти определенные ритуалы, что для меня, учитывая недостаток времени, вряд ли возможно. Меньше всего я испытывал желание в грядущие месяцы и годы вертеться в экстазе вокруг своей оси или провести это время стоя на столпе или в яме со священными змеями, дожидаясь, когда на меня, наконец, снизойдет озарение, а ведь может статься, что и не снизойдет.

Мне же в тот послеполуденный час после недолгого изучения этой темы открылся тот непреложный факт, что не позднее того момента, как прогресс в агрокультуре обеспечил возможность разделения труда, а тем самым и развития цивилизации, возникло еще более резкое разделение между религией элиты и религией масс, более того, это можно было бы считать собственно приметой или отличительным признаком цивилизации. В чем бы не расходились Плутарх и Ориген, а также непременный Августин, в одном они были едины: должны существовать две явственно отличающиеся одна от другой формы теологии, одна для необразованных масс, другая — для интеллектуальной и господствующей элиты. Поэтому во всех текстах скрывались, по меньшей мере, два уровня — дословный текст, можно даже сказать, беллетристика, и скрытый, но столь же истинный, который сам по себе открывался не каждому.

Тезис Лютера о том, что путем простого чтения священных текстов можно обрести путь к Богу, был на самом деле чистой ересью. И не в последнюю очередь по той причине, что он, в конце концов, делал лишней целую социальную касту священнослужителей и ученых мужей-богословов, которые издавна безапелляционно утверждали о самих себе, что только они достойны и способны общаться с трансцендентными и метафизическими силами. Как хорошо, подумал я, что они вовремя догадались искать поле для своей деятельности в других сферах жизни — в науке, политике или экономике, — где они и дальше могут с пользой применять свои способности к трансцендентному общению. Ну да, можно понять, что каждый в конкурентной борьбе за экономическое выживание ищет подходящую нишу, чтобы предлагать товары или услуги, годные к обмену, ведь, в конце концов, каждому нужно на что-то жить.

В общем, куда ни глянь, повсюду существуют сферы религии, которые имплицитно доступны не каждому верующему, каким бы благочестивым он не был. С другой стороны, истинно благочестивым является тот, кто не задает множества вопросов, который хочет знать только то, во что он должен верить — credo, ut intellegam (лат. — верую, чтобы понимать; принцип Августина, повторенный Ансельмом Кентерберийским. — Прим. пер.). Потому эти сферы покрыты тайной и должны оставаться таковыми, по крайней мере, для широких масс, потому-то и создается для посвященных особый язык, а в большинстве случаев — и собственный шрифт, который сначала необходимо выучить. Для меня, в частности, это было невозможно по причине ограниченности во времени, посему в своих поисках я остался до поры до времени отлученным от многих тайн. Но мне и не нужно было разгадывать все тайны, на след которых я нападал чаще всего случайно, ведь я искал одну, вполне определенную тайну. При этом я остерегался отвлекаться на другие тайны, какими бы интригующими они не оказывались. Например, было очень соблазнительно более интенсивно заняться солнечным культом Эхнатона, чье имя было позднее из чистой мести изъято со всех колонн и из всех надписей, так что потребовались бы значительные усилия, чтобы обнаружить их и проникнуть в их тайны, хотя все равно тайн оставалось еще великое множество. Но я поставил перед собой задачу, которая не позволяла никаких отклонений.