Трактат Сатаны. История Дьявола, рассказанная им самим - [13]
Вот так изложено это во второй истории о Сотворении мира, поскольку в первой Мужчина и Женщина появились точно в одно и то же время, а когда Бог обращается к ним и обещает владычество над миром, то всегда в множественном числе, т. е. Он обращается к Мужчине и Женщине одновременно. Тому, что в определенных кругах об этом говорят неохотно, можно удивляться, если хочется. Во всяком случае, можно было бы сэкономить на всех политических женских движениях последних столетий со всеми необозримыми последствиями их деятельности, если бы изначально, не вдаваясь в дальнейшие дискуссии, все оставалось так, как повествуется в первой истории о Сотворении мира.
Однако я отвлекаюсь. Итак, Бог запрещает вкушать плоды от Древа познания Добра и Зла и возвещает при этом, что в противном случае последует наказание смертью[16], причем — обратите пристальное внимание на то, что здесь говорится — смертью немедленной, а именно — Человек умрет в тот день, когда он вкусит плоды от Древа познания, не когда-нибудь, а точно в тот же день. Но пойдем дальше. После появления в Раю Женщины слева к ней приблизился Змей на своих, в ту пору еще чудесных, ногах[17], подобных мраморным колоннам, покоящимся на золотых стопах, которыми он так грациозно перебирал, что смотреть на него было радостно. О Змее мы пока еще ничего не слышали и ничего о нем не знаем, он обращает внимание Человека (нет, давайте уж будем точными, хотя для некоторых это будет болезненно — Змей обращает внимание Женщины) на то, что отнюдь не придется умирать немедленной смертью, если вкусить один или несколько плодов от этого дерева.
В этом месте я, как и многие другие, спрашиваю себя, откуда мог бы Змей получить такую информацию, даже если он был «хитрее всех зверей полевых»; но и такое чрезвычайно искусное указание в Библии не должно отвлечь нас от еще одного вопроса: откуда могло вдруг родиться это понятие — хитрость. Ведь о хитрости до сих пор не было речи, потом мы ведь все еще находимся в Раю, а там могут быть только мир и гармония, а отнюдь не хитрость,«поскольку она не вписывается ни в понятие гармонии, ни в понятие мира, иначе, наверное, это был бы не Рай, а все что угодно, во всяком случае, что-то иное. Если же в таком Раю нужно было еще и работать, тогда, конечно, и хитрость вкупе со Змеем могла бы притаиться где-нибудь в заброшенном закоулке Творения[18], чтобы в нужный момент выйти на сцену и произнести свой текст, но в точности мы этого не узнаем.
Разве не кроется пропаганда зачастую именно в умолчании, ибо нам ничего не говорят о том, что Змей[19] обладает прежде всего тайным знанием, он является знаком жизни, это зверь двойственной природы, зверь земных глубин, откуда приходят и ядовитые газы, и живительные источники, мечты и пророчества, вулканы и сокровища, и именно так, а не иначе создан Змей Богом. Именно об этом определенные круги, которые мы не будем обозначать конкретно, не желают говорить, но когда-то сказать об этом придется. К тому же только в Змее таилась свобода, не в мулах и не в воробьях, которые не сказали ни слова Еве, не говоря уже об Адаме, хотя, возможно, они тоже знали то, что знал Змей, но только Змей открыл людям возможность выбора, которая до этого была спрятана Богом в самом потаенном уголке Рая, куда люди еще не добирались. Потому и говорят о Змее, что он был ничем иным, как гусеницей Богини рассудка, которая, собственно говоря, была блудницей и должна была позднее развернуться в духовном облике людей, но, к сожалению, люди вкусили лишь кусочек плода от Древа познания, поэтому на их долю выпало лишь немного рассудительности. С тех пор люди ищут остальное и не могут найти до сей поры. Когда люди все-таки отведали плода, пусть даже и маленький кусочек, то они увидели, что и в них действует божественная сила, и они отвернулись от Творца своего, поскольку решили, что Он им больше не нужен.
Чего мы, помимо прочего, также не узнаем, даже из намеков, так это мотивов, которые побудили Еву вкусить от плода Древа познания, так что нам остаются только догадки и рассуждения, и сам я мало что могу сказать по этому поводу, так как был занят в другом месте и обо всей этой истории узнал лишь позднее. Может быть, это было пристрастие к лакомствам, которое так часто и охотно приписывают женщинам, что в это почти можно поверить? Я, правда, не участвую в таких абстрактных построениях[20]. Мыслить? Абстрактно? «Sauve qui peut!» (франц. Спасайся, кто может! — Прим. пер.), — говорю я в таких случаях. Общее пристрастие женщин к лакомствам выражается только в пристрастии к нуге, и по этому признаку можно отличить женщин от мужчин, которые предпочитают марципан, но в нашем случае речь шла только о скромном фрукте, яблоке или фиге (причем неизвестно, был ли этот фрукт действительно сладким), а не об этом чудесном продукте человеческого гения
