Тракт. Дивье дитя - [3]

– Ишь ты, какой праведник нашелся! – разошелся Влас. – Не иначе дед Вакулич – всякого научить готов, как жить-то по-божьему, а сам, чай, своего не упустит! Ни старому, ни малому житья не даст – ажно и в ските его харахтеру не выдержали! Так, что ли, по-твоему-то следует?

– Не ведаю я, – ответил парень по-прежнему беззлобно и лениво. – И сам я не праведник, и не видал праведников-то, где знать-то мне…

– Ишь тихоня, – не мог успокоиться Влас. – Со всем согласный, а в мыслях у себя, чай, всякую каверзу думаешь! Знаю я этаких-то, насквозь вижу…

– Слабенько видишь, – сказал парень весело. – Я уж забыл, о чем говорил с тобой, а ты все ту ж дугу гнешь. А что я в мыслях думаю, скажу, пожалуй. Вон, впереди, никак, огонечки? Чай, Прогонная…

Влас присмотрелся. Глаза у парня, похоже, были острее, чем у него, но и он разглядел в тумане помаргивающие огоньки. Ворчать сразу перехотелось.

– Ишь, глазастый-то, – сказал Влас обрадовано. – И точно: никак, окошки в кабаке у Силыча светятся. Гляди-ка, и не заметили, как уж приехали. Хорошо вышло-то!

– Хорошо, – отозвался парень. – Ни разбойников не повстречали, ни конокрадов – зря, чай, лес глазами-то стриг, а, Влас?

– Ишь ты, – удивился Влас. – А когда это я тебе имя-то называл?

– А ты и не называл. Ты, по дороге едучи, сам с собой разговаривал. Пропадет, мол, Влас, твоя головушка… А, не так?

– Уши-то у тебя, паря, как у совы… Чай, за версту слышишь, – сказал Влас с легкой завистью. – Мне б такие… Да тебя-то как кличут? Не добро, когда ты мое имя уж знаешь, а я твое – нет.

– Егором звали, – сказал парень. – Егорка Марин, если знать желаешь.

Влас чуть не поперхнулся, услыхавши. Но тут же сообразил, что это опять действует на него лесной морок. Мало ли Мариных-то в окрестных краях? Уж верно, не один десяток…

– Ну ладно, Егорка, – пробормотал он смущенно. – Чай, приехали уже…

Темная громада Силычева дома выступала из тумана, светясь окнами. Уже можно было различить даже смутные очертания колодца и коновязи.

– Точно, что приехали, – сказал Егорка и почему-то вздохнул.

Не по-деревенски большой дом Устина Силыча стоял на самом тракте, на бойком месте. Всяк, кто шел или ехал с запада, из уездного города или еще дальше, первым делом видел именно его – двухэтажный дом, крытый железом, где в первом этаже помещались лавка и трактир, да в дальних комнатах жил сам Устин Силыч с женой и сыном, а во втором – сдавались комнаты для проезжающих. В трактире едва ли не целую ночь горел свет; заведение это считалось между местными жителями и самым веселым, и самым буйным в окрестностях.

Говорили, что дед Устина был сослан сюда на жительство за какие-то темные делишки с казенными деньгами. Будто он сумел немало утаить от конфискации в казну, и на краденые денежки выстроил трактир на проезжей дороге. А после того его сын, а потом и внук, пускали в оборот решительно все: давали деньги в рост, торговали беспошлинно водкою, торговали из-под полы пушниной, золотом – чем придется, торговали прогорклым маслом, подмоченным сахаром, дрянной махоркой… Их, как водится, бранили на чем свет, но оборотливость принесла плоды. Вскоре они стали если уж не самыми видными людьми в уезде, то богатейшими купцами в Прогонной, большом придорожном поселке, и во всей округе.

Егор оставил Власа распрягать и устраивать лошадей, а сам вошел в трактир.

Просторное помещение освещалось керосиновыми лампами, вокруг которых облаками плавал табачный дым. Печь выложена была изразцами, а стены из тесовых досок украшались лубочными картинами с развеселыми сюжетами и портретами генералов, усатых, как сомы, в чешуе орденов. На некрашеных столах теснилась дешевая посуда, под ними – бутылки. В трактире, невзирая на позднее время, было многолюдно.

У самой печи расположилась компания крепких мужиков с обветренными лицами. Они были одеты в фабричное и по говору походили скорей на старателей, чем на крестьян. Пили они, впрочем, более чай, чем водку – Егорка подумал, что если они и старатели, то не отмечают крупный фарт, а попросту отогреваются в тепле и уюте от осенней непогоды.

За ними, в темном углу, поодаль от образа, сидел и пил огромный мужик с жутким лицом, располосованным зажившими рваными шрамами и заросшим клочковатой черной бородою. Четвертная бутыль перед ним была пуста наполовину, вокруг, прямо на струганном дереве стола валялись вперемежку соленые огурцы, баранки, куски колбасы, развернутые конфеты и вареная картошка.

Неподалеку от стойки расположился мужчина средних лет в расстегнутом городском пальто. На шее у него висело шелковое кашне, а из-под него виднелся пиджак. Лицо у мужчины выглядело усталым и больным, под глазами набрякли мешки, он через силу пил чай, а надкушенный сдобный крендель отложил в сторону. Он казался совсем нездешним и чужим здесь; впрочем, какого только люда, странного и чужого, не встретишь в трактире при большой дороге…

Прочие посетители были куда как попроще. Жители самой Прогонной, заглянувшие выпить чайку или рюмочку, ямщики и проезжие возчики, пара купцов средней руки и охотник из местных, прислонивший к стене плохонькое ружьишко… Голоса гостей сливались в тихий мерный гул, из которого слышались только отдельные реплики: