Трагические поэмы - [89]
Удалившись в Тальси, Обинье послал сорок человек своей роты в Сансер, сам же, предпочитая отправиться в Ла-Рошель[647] вместе с теми, кто питал те же намерения, укрылся на несколько месяцев в Тальси. Однажды, рассказывая о своих злоключениях отцу любимой им девушки, он упомянул, что недостаток средств мешает ему отправиться в Ла-Рошель. Старик возразил: «Когда-то вы мне сказали, что подлинники бумаг, касающихся амбуазского дела, были отданы на хранение вашему отцу и что к тому же на одной из них стоит подпись хранителя печатей де л’Опиталя[648]. В настоящее время л’Опиталь поселился в своем доме близ Этампа; это человек, теперь никому не нужный; к тому же он выразил порицание вашей партии. Если хотите, я пошлю предупредить его, что вы располагаете этими документами. Я берусь заставить либо его, либо тех, кто воспользуется бумагами против него, уплатить вам десять тысяч экю». Выслушав это, Обинье принес мешочек из старого бархата, показал бумаги и, подумав, бросил их в огонь. При виде этого владелец тальсийского замка стал его укорять. Обинье ответил: «Я сжег их из боязни, что они сожгут меня: я избег соблазна». На следующий день старик взял влюбленного за руку и сказал: «Хоть вы мне и не открыли своих намерений, но я достаточно зорок, чтобы заметить вашу любовь к моей дочери. Ее руки домогаются многие люди, превосходящие вас богатством». Когда Обинье сознался в своей любви, старик продолжал: «Вы сожгли бумаги из боязни, что они сожгут вас; это побудило меня сказать вам, что я хочу считать вас моим сыном». Обинье ответил: «Сударь, за то, что я презрел суетное и нечестным путем стяжаемое сокровище, вы даете мне другое, ценность коего измерить я не в состоянии».
Через несколько дней после этого разговора Обинье остановился в одной деревне в Босе. Какой-то человек, преследуя его верхом на арабском коне, чуть не убил его у дверей гостиницы. Тогда Обинье вырвал шпагу из рук помощника повара и в туфлях бросился на врага, поворотившего к нему коня: пеший Обинье наткнулся на лошадиную морду и был оглушен этим ударом. Придя в себя, он шпагою нанес удар всаднику, оказавшемуся в панцыре; ударив опять, он всадил шпагу на полфута под кирасу; потом упал, бросившись в сторону, на лед. Всадник не преминул кинуться на него и нанести ему две раны, из них одну глубокую в голову. Раненый Обинье опять бросился на противника и схватил его поперек тела, но конь, рванувшись, отбросил его на землю. Поняв по лицу врача, что рана опасна, Обинье не позволил снять с себя первую повязку и уехал до рассвета, чтобы умереть в объятиях любимой. Трудность проделанного им двадцатидвухмильного пути вызвала воспаление всей крови. Он заболел и молча лежал без чувств и без пульса. Два дня он был лишен перевязок и еды. Наконец благодаря подкрепляющим средствам он ожил. По общему мнению, без этого обновления крови он не смог бы выжить и существовать при владевшей им врожденной необузданности.
Родственники его врага добились того, что епископ Орлеанский послал своего уполномоченного — прокурора с шестью судебными чиновниками, дабы принудить господина Тальси выдать им своего гостя. Но, не сумев вырвать ни одного настоящего признания, прокурор уехал, отказав в выдаче свидетельства обитателям замка и пригрозив разрушить дом. Тогда Обинье сел на коня, настиг этих всадников в двух милях от замка и, сунув прокурору пистолет в зубы, заставил его отречься от всех папистских уставов церкви. Этот палач избежал позорной смерти, тут же составив требуемое свидетельство.
Любовь и бедность помешали Обинье поспешить в Ла-Рошель, но по причине различия вероисповеданий рыцарь Сальвиати расторг предполагавшийся брак[649]. Огорчение Обинье было так велико, что он тяжко занемог. Его посещали многие парижские врачи, а также де Постэль[650], который посоветовал больному исповедаться и остался оберегать его, чтоб его не зарезали.
(1573—1575). Когда заключили Ла-Рошельский мир[651] и герцог Алансонский с королем Наваррским принялись за свои козни[652], дворецкий последнего, некий Эстуно, напомнил своему господину об услугах, оказанных ему покойным д'Обинье-отцом, и посоветовал ему использовать д’Обинье-сына как человека, который ничего не боится. Соглашение между ними состоялось втайне, перед самым началом Нормандской войны[653]. Находясь сам под слишком тщательным надзором, пленный король[654] пожелал отправить Обинье к месту военных действий с Ферваком[655], в то время смертельным врагом гугенотов, как бы лично передав Обинье Ферваку. К тому же Поплиньер и один нормандский священник надоумили Обинье попытаться спасти графа де Монтгомери. Обинье мог взяться за это дело, тем более что он не был связан присягой. Вы увидите, что он сделал для этого в качестве знаменосца при Ферваке и вместе с тем оруженосца короля Наваррского, в седьмой главе второй книги II тома[656].
Уведомленный об этом накануне смерти короля Карла, король Наваррский отозвал молодого человека. Желая видеть смерть короля, Обинье встретил при выходе из комнаты королеву-мать. Предупрежденная Матиньоном, ненавидевшим Обинье за то, что тот приставил ему однажды пистолет ко лбу, и считая его к тому же преступным уже по имени, королева осыпала его упреками, сказав, что слышала об его делах в Нормандии и что он похож на своего отца. Смельчак ответил: «И слава Богу, если это так!» Увидя по выражению лица королевы, сопровождаемой одним Лансаком, что ей не хватает только начальника караула, чтобы схватить его, он удалился, причем готов был отказаться от всех дел, если бы не заклинания со стороны его государя. К тому же Фервак, вернувшись, решительно заявил, что он поручится за дальнейшее пребывание своего младшего офицера при дворе; но на другой день отозвал его со всеми офицерами пленного короля Наваррского. По этой причине в Германии Обинье участвовал во взятии Аршикура, куда он вошел первым, потом в стычке и сражении у Энского моста, а на следующий день — в битве при Дормане