Трагические поэмы - [84]

Их лики новые в свечении венца

Природу обрели иную и сердца,

Минувшей радостью теперь их дух не тронут,

Воспоминанья их в сиянье счастья тонут.

Любая тайна их — не тайна, не секрет:

Источник вечности им свой дарует свет,

Светило всех светил для них лампадой стало,

И око всех очей им служит как зерцало.

Всей красоты предел Всевышний искони.

Так сотоварищи Улисса в давни дни,

Согласно древнему преданию Эллады,

Отведав лотоса, забыли все услады[611],

Так манна сладкая, сей древа жизни плод,

Земного хлеба вкус немедля отобьет.

Душа при выборе отвергла колебанья

И чувства грешные, пятнавшие желанья,

И тело грешное явилось вновь на свет,

И нет на нем пятна, изъянов больше нет.

Лишь пять у тела чувств, для смертного — в достатке.

Нужны вам запахи? Вдыхайте ладан сладкий,

Как Спас наш на кресте, в тот миг явленный нам

Как жертва и алтарь, священный чин и храм.

Вам звуки надобны? Когда-то взлет отвесный

Свершил к Олимпу грек[612], чтоб слышать хор небесный,

И выше он взошел, когда в хорал светил

Вступила песнь святых, напев их струн вступил.

Таких, как на небе, красот еще ни разу

Увидеть на земле не приходилось глазу.

Все те, кого позвал на свадьбу Иисус

На ангельском пиру забыли мяса вкус,

Здесь яства без огня готовы постоянно,

Вода из родника небесного и манна,

Здесь горькой сладости не пожелает рот

И горечь сладкую отвергнет в свой черед.

С каким ласкающим прикосновеньем можем

Сравнить небесное лобзанье с Сыном Божьим?

Так в жизни на земле и в той, что будет впредь,

В нас чувства многие не смогут отгореть,

Но в чистоте своей откажутся от власти

Нечистых помыслов, а также низкой страсти,

И чувства новые Святой дарует Дух:

Нюх, осязанье, вкус и зрение, и слух.

Пред ликом Господа на лоне Авраама

Желанья чистые произрастут упрямо.

Союзы без разлук, веселья без невзгод,

Поскольку здесь всегда прекрасны цвет и плод.

Стою, ничтожнейший, перед небесным оком,

Страшусь приблизиться к светилу ненароком,

Лучами ослеплен, в огне готов сгореть,

Дабы вселенский дух душа могла узреть,

Дабы постигла то, к чему сознанье глухо,

Чего не видит глаз, чего не слышит ухо.

Смолкает сердца стук и рот мой онемел,

Дух покидает плоть, уходит за предел,

И обмирает дух, скользя на небосклоне,

Чтоб место должное занять на Божьем лоне.

ПРИЛОЖЕНИЕ ЖИЗНЬ АГРИППЫ Д'ОБИНЬЕ, РАССКАЗАННАЯ ИМ ЕГО ДЕТЯМ.

Перевод В.Парнаха под редакцией И.Волевич[613]

ПРЕДИСЛОВИЕ

Констану, Мари и Луизе д'Обинье

Дети мои, из древней истории, богатой жизнеописаниями императоров и прочих великих людей, вам есть что почерпнуть, коли потребны будут примеры и сведения о том, как должно противостоять нападкам врагов и строптивых подданных; из истории этой узнаете вы, как отражали они натиск равных себе и возмущение низших; однако же она не научит вас сносить гнет вышестоящих; это третье умение требует куда большей хитрости, нежели первые два; вам же скорее представится нужда в подражании обычным людям, но не знатным господам, ибо в той борьбе, что ведете вы против себе подобных, следует остерегаться лишь их ловкости, каковою обделены властители мира сего, отчего и гибнут под тяжестью собственного своего величия.

Генрих Великий[614] не любил, когда приближенные его слишком увлекались жизнеописанием двенадцати Цезарей; сочтя, что Нэви[615] чрезмерно зачитывается Тацитом, и опасаясь, как бы отвага его от такого чтения не возросла сверх обычного, король строго наказал ему искать примеров в жизни равных себе.

Так же поступлю и я, удовлетворяя разумное ваше любопытство: вот вам рассказ о моей жизни, написанный любящим отцом, который не счел здесь нужным скрывать то, что во «Всеобщей истории»[616] явилось бы свидетельством дурного вкуса; итак, не желая краснеть перед вами ни за славу мою, ни за ошибки, я поведаю вам и о той, и о других столь бесхитростно, словно все еще держу вас маленькими у себя на коленях. Я желал бы, чтоб мои славные и благородные дела подвигли вас на беззавистное соперничество с отцом, разве что рассказ о моих ошибках, в коих признаюсь открыто и без ложного стыда, увлечет вас сильнее, ибо из него сможете вы извлечь наибольшую для себя пользу. Узнав же об оных, судите меня, но помните притом, что счастье и удача не от нас зависят, — они в руках Всевышнего. И еще приказываю вам снять с сей книги не более двух копий, кои завещаю свято хранить, отнюдь не вынося ни одной из них за пределы нашего дома. А ежели вы нарушите сей приказ, ослушание ваше будет наказано завистливыми вашими недругами, которые поднимут на смех божественные начала в моей исповеди и заставят вас горько раскаяться в легкомысленном тщеславии.

Теодор Агриппа д’Обинье, сын Жана д’Обинье, владельца замка Бри в Сентонже, и девицы Катерины, урожденной де л'Этан, родился в поместье Сен-Мори, близ Понса, в 1551 году 8 февраля. Мать его умерла от родов, столь тяжелых, что врачи предложили выбрать между смертью матери и смертью ребенка. Назван он был Агриппа от agre partus[617] и воспитывался в детстве вне родительского дома, ибо Анна де Лимюр, мачеха его, была недовольна чрезмерными расходами, связанными с изысканным воспитанием, которое давал мальчику отец.

Как только сыну минуло четыре года, отец привез ему из Парижа наставника, Жана Коттена, человека бесчувственного и безжалостного, впоследствии преподававшего Агриппе одновременно грамоту латинскую, греческую и древнееврейскую. Этой системе следовал и Пережен, второй наставник его. Шести лет от роду ребенок читал на четырех языках. Затем к нему приставили Жана Мореля, парижанина, человека довольно известного; этот обходился с ним мягче.