Трагические поэмы - [44]
Шрифт
Интервал
Махины пыточной, бездушной силы чьей
Не трогает слеза страдальческих очей,
Они мучителей не удостоят взгляда,
Поскольку их влечет единая отрада,
Их вера светлая возносит к небесам.
Судья осатанел, затягивает сам
Двойные петли уз, он скинул облаченье,
Он с инквизитором в слепом ожесточенье
О жалости забыл, творят безумцы ад,
Единой жаждою мучительства горят,
Ломает кости зверь и разрывает вены,
Но завладеть душой бессильна власть геенны,
И вера устоит, ей в помощь сам Господь,
Который оградить от мук способен плоть.
Не стонет узница, как будто онемела,
Душа ее жива, уходит жизнь из тела,
И, полумертвое, его уносят прочь.
Но духом сильная старается помочь
Собратьям страждущим спасительною речью,
В беседе доброту являя человечью.
Была ей пленом жизнь и каменный острог,
Свершила Анна все, и вот ее итог:
Готовят судьи казнь, венчает суд неправый
Короной произвол, а мученицу славой.
Четыре смертника трепещут пред костром,
Она дарит им свет Господень и притом
Владеет душами и правит их делами,
Чтоб верой пламенной затмить любое пламя.
И молвила она: «О смерть, где длань твоя
Разящая? Где блеск стального острия?
Где взгляд свирепый твой? Где облик твой, страшащий
И хищников ночных, и злобных вепрей в чаще?
Хвала тебе, Господь, здесь лишь тебе дано
Живое убивать и муку заодно,
Отверзлись небеса, нам лик являя Божий,
Отриньте, братья, страх и встретим смерть без дрожи!»
Так на костре она держала речь, пока
Не трогал сердце жар, лишь обжигал бока,
Но вот крылатый взмет порыва огневого
На небеса вознес и дух ее, и слово.
Второй страдалицей была Джоанна Грей[281],
Блюсти ей честь страны как чаду королей,
Ей трон завещан был, но Властелин Вселенной
Своей избраннице иной венец, нетленный,
Взамен короны дал и зрение орла,
Чтоб Царство Божие земному предпочла,
И стало ей в беде милей владеть собою,
Чем смерть одолевать, беря победу с бою.
Страдалице подвал, принцессе небосвод,
Сменила узница престол на эшафот,
Ей нижняя ступень заместо пьедестала,
Карета пышная позорным возом стала,
Финифть запястная и связки жемчугов
Предстали вервием и ржавчиной оков.
Прекрасное чело, венчанное позором,
И эта плоть в цепях людским явили взорам
Знак, что в любви к Христу, — о чудо из чудес! —
Струится вместе кровь и нищих, и принцесс.
Народ на эту казнь взирал в слезах и гневе,
Сочувствуя своей, столь юной королеве,
Которая рукой в перчатке напослед
На тавле восковой писала свой завет,
С запястий путы сняв иссохшими перстами,
В глубокой горести своей придворной даме
Перчатки отдала, а страже крепостной
Вручила грамоту, завет последний свой,
Где значилось сие: «Коль дух, стяжав свободу,
С юдолью узы рвет, восходит к небосводу
И молвит истину пред тем, как там почить,
Коль эту речь мою способен ты почтить,
Когда, покинув дол, мой дух, парящий в небе,
Для мира дольнего принявший смертный жребий,
Всю верность истине являет пред людьми,
Печать моей души, последний дар прими.
Так я тебе пишу, дабы сказать о многом:
Отвергни идолов, тогда пребудешь с Богом,
Отвергни плоть свою, вкушай иную снедь,
Для жизни и любви не бойся умереть,
Пожертвуй жизнь свою тому, кто полон силы,
Но, смерти не страшась, не пожелай могилы,
Конечен жизни ход, и всякий Божий день
В пути к последнему лишь новая ступень,
Взыскующий небес легко снесет мученья,
День смерти для него предстанет днем рожденья».
Слова сего письма не только в мягкий воск
Перстами врезаны, но в человечий мозг:
Прекрасной пленницей пленился страж в остроге
И вскоре по ее последовал дороге.
Когда хотел палач в последнем действе взять
Несчастную за пясть, дабы к столбу вязать,
Она отпрянула, простерла руку в страхе,
Оберегая честь и чистоту на плахе;
О нет, не меч, не смерть родили в ней испуг —
Прикосновение нечистых грубых рук;
Чтоб шею обнажить для острого металла,
Она на помощь звать дрожащих фрейлин стала,
И слишком нежные для страшных сих услуг,
Бедняжки были с ней вплоть до последних мук.
Сраженный Цезарь пал, не чувствуя нимало
Крушенья своего, лишь боль и хлад кинжала,
Он ощутил, как плоть пронзили, но не дух,
Как иссякает кровь, но разум не потух,
Он грудь свою и честь в конце земной дороги
Прикрыл изодранной клинками тканью тоги,
И сердце Цезаря пред гибельной чертой
От смерти спрятаться пыталось под рукой.
Так и страдалица, ведомая к закланью,
Свою красу и честь оберегала дланью,
Хранила ясный лик. Но вот, верша судьбу,
С повязкой на глазах ее ведут к столбу,
Закланной агницей она лежит во прахе,
И кровь ее течет по лезвию и плахе,
А душу ангелы возносят к облакам,
Дабы ее привлек на лоно Авраам[282].
И Билни[283] в грозный час Господня длань хранила,
В тот вечер надобна была большая сила,
Дабы пред казнью мог в узилище своем
Он твердо выстоять под пыточным огнем.
К нему явился кат, когда уже стемнело,
Стал жечь его свечой, терзать перстами тело,
Под малым сим огнем от несказанных мук
Сперва на краткий миг в нем сердце дрогнет вдруг,
Потом он вынесет огонь, чьей лютой злости
И кожу предадут, и костный мозг, и кости.
Бесстрашный Гардинер[284] призвал мои слова,
Его британская отвага в них жива.
В нем закипала кровь, моля его смириться
И португальскому кумиру покориться.
В день свадебных торжеств владыки тех сторон
Он, чтя закон небес, попрал иной закон,