Трагические поэмы - [43]
Шрифт
Интервал
Ну как тебе солгу? Ты вмиг мне подсказала,
В чем корень выбора, соединив моей пыл
С высоким замыслом, чтоб веку я взрастил
Побеги юные, бутонами одеты,
Чтоб мог повсюду слать прекрасных роз букеты.
А коль не примет Бог никчемных сих даров,
Тогда иной свой дар я принести готов,
Пером историка вершить труды иные
И прозой излагать события земные:
Без выбора имен в истории моей
Счастливцев вознесу превыше королей».
Так заключен был мир меж совестью и мною,
Теперь, верша свой труд, усилия удвою,
Уверенный, что стал богаче во сто крат,
Что слог пусть некрасив, но сущностью богат.
О души сгинувших как жертва истуканам,
Ваш гнев придам словам, дам голос вашим ранам
В предвосхищенье дня, когда настанет час,
И ангел приведет к вратам небесным вас.
Чей изберу пример, чью доблесть удостою
Хвалой? Всем правит Бог. Пред вашей сединою
Склоняюсь, старики, она, увы, красна,
И красит вашу кровь святая белизна.
Иероним и Гус[271], как ваша стать знакома
Тем, кто влеком на казнь по улицам Содома[272]
В бумажных колпаках по прихоти суда,
Где блещет злато митр, но нет в сердцах стыда,
И там лжепастыри, бумажные сутяги,
Грозят златым сердцам тиарой из бумаги.
Но пепел, сгинувший в потоках и ветрах,
Куда полезнее, чем злополучный прах
Гниющих мертвецов из родовитой знати,
Одетых мрамором: дыханьем благодати
Разносит пеплы ветр, как в поле семена,
И к берегам стремит речная быстрина.
Так зерна бросило «лионских нищих» братство[273]
Меж альбигойцами, а те сие богатство
Посеяли тотчас во всех концах земли,
Хоть двести тысяч душ при этом полегли.
Пред нами Альбион, где был синклитом бестий
Джерард[274] приговорен с соратниками вместе:
Нагими гнали их по стогнам в холода,
Им был заказан кров, одежда, хлеб, вода,
Те восемнадцать душ под лондонским туманом
И разум потрясут и сердце англичанам
И не престанут стих до смерти распевать:
«Для верных Господу в страданье благодать!»
Так Божья истина, раскинув руки смело,
В краю полуночи, сияя, пролетела;
Господь проник в тюрьму и в каменной ночи
Седому Виклифу[275] свободы дал ключи
И Англии открыл, что путь страдальца правый
Военных подвигов достойнее и славы.
Вот Бейнем[276], в чьих руках жар нестерпимый дров,
Он обнял свой костер, он целовать готов
Орудье гибели, его сполох кровавый,
Оружье грозное своей бессмертной славы:
Дыханье жарких уст зажгло огонь сперва,
От головни небес и занялись дрова.
Фрит взял с него пример и сам своею дланью
Поленья в огнь бросал, помог его пыланью
И угли жаркие лобзал в забвенье сам,
Сии прекрасные ступени к небесам.
Явился Биверленд из лона Церкви следом,
И Торп, и Соутри, готовые к победам,
Ученые умы, отважные бойцы,
Мужи, стяжавшие лавровые венцы.
Ты высоко взошел и сломлен был, усталый,
(Ведь на вершинах гор сильней, чем в долах, шквалы),
Но право мне дает конец достойный твой
Петь, Кранмер[277], о тебе, святитель и герой.
Удел твой был высок, и жизнь твоя вседневно
Была счастливою, а смерть была плачевна.
Подумайте, на что в последний час похож
Жестоковыйных вопль, влекомых на правеж,
Как не на плач детей, которым повелели
Кончать свою игру и спать идти в постели.
Усталым пахарям милее, чем игра,
Отдохновения желанная пора,
Кто до смерти устал от жизни беспросветной,
Со смертью встречи ждет, как радости заветной,
Но тем, чья жизнь была подобием игры,
Едва ли по сердцу палящие костры.
Не восхваляю здесь господ из высшей сферы,
Упоминаю их как редкие примеры,
Когда сквозь узкое игольное ушко
Всевышний продевал канат, как нить, легко.
Отправимся вослед бесстрашным англичанам,
Чей край на «ангельский» похож звучаньем странным.
Необоримый Хокс[278], ты не последний тут,
Был твердым твой обет: едва костер зажгут,
Возденешь к небу длань, и жар переупрямить
Не сможет мужества и не осилит память.
Когда твой лик пылал, а путы на руках
Истлели в пламени и превратились в прах,
Ты выполнил обет, воздев над головою
Обугленную пясть короной огневою.
Священный Альбион, средь скольких светлых душ,
Тобою вскормленных, был Норрис[279], славный муж.
Недаром сказано, что христианам истым
Ко славе предстоит идти путем тернистым.
И сей истерзанный, разут и полугол,
Через врата тюрьмы к стезе страданий шел.
По остью острому, пятная алым травы,
До места лобного влачился след кровавый,
По колкому ковру небесною тропой
Проложен путь туда, где ждал венец златой:
Так учат ноги дух, который приучила
Мученья презирать небес Господних сила.
Узрел мгновенно Бог (поскольку краткий миг
В глазах Всевышнего векам равновелик)
Две казни лютые двух душ несокрушенных,
Два редких мужества, сокрытых в слабых женах,
Двух дщерей Англии, двух преданных Христу,
Два лика горестных, хранящих красоту.
Одну немало дней гноили в заточенье,
Но стойко узница сносила все мученья,
Был ею посрамлен в темнице Сатана,
Являла тем, кто слаб, благой пример она,
Дух поднимала в них. Какой мучитель рьяный,
Мастак заплечных дел, мог сладить с Эскью Анной?[280]
Когда тюремный мрак в теченье долгих дней
Не мог упрямицу сломить, тогда пред ней
Разверзли страшный ад, подвергли мукам тело,
И полумертвая от всей души жалела
Своих мучителей, чья злоба побороть
Пыталась нежную измученную плоть.
Молчала узница, в безмолвье голосили
Тугие вервия, стеная от усилий