Трагические поэмы - [40]
Шрифт
Интервал
.
А здесь мы зрим судью пророка Самуила,
Которого толпа безумная молила
Назначить ей царя, но мудрый наперед
О нравах деспотов уведомил народ.
Всех выше стал Давид, прикончивший раздоры,
Потом был Соломон, решавший ловко споры,
Одна десница ложь подписывать могла,
Лишь Божья истина другой была мила:
Мы видим малыша в руках двух грозных стражей[222],
Воздетый хищный меч в деснице видим ражей,
А вот две матери: безжалостна одна,
Другая вся в слезах и мертвенно бледна.
Сей царь был грешником, блудил, бывало, всяко,
Порокам потакал, не на суде однако.
Потом был Иосафат и Езекия с ним[223],
И Ездра[224], что вернул народ в Иерусалим,
А также Даниил[225], защитник ждущих казни,
Читающий в сердцах, исполненный приязни
Искатель истины, всех судей идеал,
Он строго вел допрос, но ввек не упрекал.
Светил полно в толпе язычников старинных:
Вот славный Аристид, униженный в Афинах[226],
Царица Тамирис[229] и весь ее народ,
Вот пьющий злато Крез[230], вот Красс, который топит
В крови свою главу и смерть свою торопит[231],
Вот мудрый муж Солон[232] и тот, кто в трудный час
Берег закон сильней, чем свой единый глаз[233],
Мы Агафокла[236] зрим: сей муж сподоблен чести
Гончарной глиною помазаться на трон,
В пиру он посему смиренья чтил закон.
Замкнула шествие премудрая ватага
Мужей, составивших синклит Ареопага.
А сей когортою прославлен древний Рим,
Мы говорим о тех, кем был закон храним,
Катоны[237] истине учили в этой школе
И Манлий[238], коему дал имя Капитолий,
И род Фабрициев[239], оратаев земли,
Которых от сохи к правленью привлекли.
Счастливым Август был, счастливых повелитель,
Правитель праведных, неправых победитель,
Завоевавший мир оружьем и огнем.
Родился на земле Спаситель наш при нем.
Тут Бруты, Фабии, Помпеи, Сципионы[240],
Тут справедливый Рим, хранивший трон законный
Сирот египетских и вдов, чью долю встарь
Возжаждал Антиох, бактрийский государь[241].
Замкнувшие сей ряд Юстиниан суровый,
Север и Антонин, законности основы,
Траян и Адриан считались бы в благих,
Коль кровь Христовых чад не пала бы на них[242].
Здесь мы друидов зрим, кто жалости не ведал,
Поскольку им никто святых законов не дал,
А наш Великий Карл, занявший франкский трон,
Дал старой Франции салический закон[243],
Теперь урезанный, а прежде тем законом
Вершить дела мужей не дозволялось женам.
Что нынче лилии! Пилюли тешат вкус![244]
Тосканец галлом стал, этруском стал француз;
Руками галлов встарь, надежной сей опоры,
Владыки чуждых стран свои решали споры
И темные дела; тогда большую роль
Играла Франция, играл ее король.
Тут лица новые. Для давних поколений
Все это мелкота, хоть прежних современней.
Как мало нынче тех, которые на суд
За право попранных в свидетели пойдут!
В Эльзасе, помнится, один судья когда-то
Мог в краже уличить того, кто ближе брата
Родного был судье. Сей новый Даниил
Однако ближнего сурово осудил.
Бургундский сюзерен свой долг у кредитора
Замыслил отсудить и вызвал крючкотвора,
Когда же совершил подлог служитель зла,
Его повесили, чтоб правда не всплыла.
Сей герцог странствовал и, едучи дорогой,
В селенье встретился с одной вдовой убогой.
«В гробу лежит мой муж, — воскликнула она, —
Соседи дали мне на саван полотна,
Нет в доме ни гроша, а наш кюре-хапуга
Бесплатно хоронить не пожелал супруга».
Попа приволокли, и грозный феодал
Велел такой свершить надгробный ритуал:
Скликать весь здешний клир, всех пастырей округи
(Пускай побегают, пускай дрожат в испуге!),
Чтоб на глазах святош связать к лицу лицом
Кюре с покойником, живого с мертвецом,
Плоть с плотью, и затем стараньями синклита
Предать сих двух земле и так, чтоб шито-крыто.
Где ныне Герцог тот, что в пору бед отнять
Посмел у чад земли Господню благодать?
Там за рогами гор, за Альпами по слухам
Есть люди крепкие еще умом и духом:
Зрим Сфорцу[245], сходного с мужами старины,
С ним рядом вольные Венеции сыны.
Вот Мельфи доблестный[246], сей князь из лучших лучший,
Такой алмаз найти в наш век не частый случай.
Он тронут был слезой поруганной вдовы,
Чьей честью муж купил спасенье головы,
И все же был казнен наместником-тираном,
Который честь попрал и взял свое обманом,
За что и покарал сурово эту мразь
Законам Божеским и чести верный князь[247].
Здесь мастер и пророк изобразил такое:
На строгом полотне выходит рать из боя,
Мы видим тех, чья кровь о мщенье вопиет,
Кого украсил мирт, кто в белое одет.
Воздеты длани их, их очи разглядели,
Как воздвигается в заоблачном пределе
Суда небесного победоносный трон,
Чисто-серебряный, в лучах со всех сторон.
По четырем углам там видится четыре
Животных с крыльями, досель незнамых в мире,
Их ноги, как столпы, мощны четверки рук,
А лики светятся, и все светло вокруг,
Четыре вида зрим у четырех обличий:
Вид человеческий, орлиный, львиный, бычий.
Сии животные страшат, разят в упор,
Бросая сноп огня, свой искрометный взор,
И, неподвижные, они во все пределы
Распространяют жар и мечут молний стрелы[248].
Когда-то повелел премудрый Соломон
Отлить двенадцать львов, украсить ими трон,
Чтоб всяк входящий в суд дрожал пред этой сворой;
Но трон Всевышнего попрал своей опорой